— Пошли, — произнес Каллистон, жестом приказывая своим людям отступать, пока он прикрывает отход.

Два космодесантника, стараясь держаться в тени, метнулись к задней части воронки. Добравшись до края, они стремительно помчались прочь. Каллистон поднялся, выпустил последнюю очередь и кинулся следом. Он взлетел по осыпающемуся склону, чувствуя, как дрожит от близких разрывов земля. Выскочил из воронки и побежал по улице за боевыми братьями, выискивая следующее укрытие.

Вдруг Каллистон увидел, что с той стороны, куда они направлялись, появились новые враги.

— Внима… — начал он, слишком поздно заметив инверсионный след ракеты.

Выпущенная из наплечной пусковой установки, она ударилась в землю прямо перед ним, и волна ревущей боли обрушилась на него, сбивая с ног. Каллистон ощутил еще несколько сильных ударов, один из которых угодил ему прямо в грудь. Тело, кувыркаясь, пролетело по воздуху, отброшенное мощной взрывной волной, и грохнулось на что-то твердое. Позвоночник мучительно изогнулся, кости правой ноги хрустнули. В глазах потемнело, и мир закружился, сливаясь в размытые полосы огня.

Он смутно слышал звук приближающихся шагов и отрывистый лай болтеров. К его виску приставили ствол, громко звякнувший о гладкую поверхность шлема.

— Нет, — донесся откуда-то неподалеку голос, грубый и возбужденный от едва скрытого наслаждения, получаемого от убийства. — Живьем!

Затем на Каллистона обрушилась боль, пронзив его насквозь, точно молния. Сознание начало меркнуть. И наступило забытье.

Я всегда почитал за благо способность заглянуть в глубины человеческого разума. Всегда ценил возможность понять, лжет мой собеседник или говорит правду. А не наделенным этим даром смертным приходилось ориентироваться по таким ненадежным признакам, как учащающийся пульс, потение или бегающий взгляд. Такая способность представлялась мне еще одним маленьким доказательством неотвратимого прогресса человечества на пути к превращению в смертных богов.

Теперь я знаю, чем приходится платить за проницательность. Я не могу усомниться в том, что мне говорят. Не могу убедить себя, что Кхарн скрывает правду, поскольку для меня его разум подобен прозрачному сосуду, в котором ничего не утаить.

Поэтому я должен верить тому, что он говорит про крах Великого крестового похода, и обращение примархов к мраку, и про грядущую бурю, уже надвигающуюся на Терру. Я должен верить, что мой генетический отец, которого я вместе со всеми моими братьями боготворил, допустил ужасную ошибку и исчез из физической Вселенной с остатками нашего легиона. Должен верить, что мое дальнейшее существование бессмысленно и является уцелевшим осколком войны, в которой я отказывался участвовать.

Пока он говорит, восстановление идет все быстрее, и мои способности быстро возвращаются. В теле начинается удивительный процесс самоисцеления, на которое оно стало способно после имплантации усовершенствованных органов. Я готовлюсь продолжить жизнь и противостоять всему тому, что встретится на моем пути.

Вот во что меня превратили — в машину для выживания. Даже после таких сокрушительных травм моя кровь по прежнему свертывается, сухожилия срастаются, трещины в костях затягиваются. Рассказывая мне все в мучительных подробностях, он дает мне время, чтобы снова стать самим собой. У меня есть оружие. Есть возможность нанести ему удар, возможно, даже убить его. Знает ли он об этом? Или я настолько плох, что он больше не видит во мне угрозы?

Вероятно, он прав. Моя сила духа и уверенность исчезли. Действия Магнуса либо непостижимы, либо обращены ко злу. В любом случае, я не могу думать ни о чем, кроме измены.

Зачем он отослал нас прочь? Он должен был знать, что мы постараемся вернуться, равно как и о том, что карающие силы, уничтожившие этот мир, станут преследовать нас в космосе. Он был самым могущественным из нас, магосом, яснее остальных прозревавшим извилистые тропы Океана. Так что я не могу свести все к простой ошибке. Тут есть замысел, который нужно понять.

— Ну, Тысячный Сын, — спрашивает мой мучитель. — Какой вывод ты из этого делаешь?

Он наслаждается моими страданиями. Это отвлекает его от собственной неудовлетворенности. Подобная манера поведения стара как мир: тиран причиняет боль другим, чтобы избавиться от собственной.

Но у него ничего не получится. Боль все равно вернется к нему, даже если он уничтожит все иные разумные формы жизни в Галактике.

— Вы связались с предателем, — отвечаю я и слышу, как лживо звучат мои слова.

— Ты называешь его предателем? А история назовет спасителем.

— И ты говоришь, что Волки Фенриса сделали это, чтобы покарать нас за измену? Тогда почему вы охотитесь на нас?

— Они напали на вас, так как считали, что вы переметнулись к врагу. Мы пришли сюда, потому что знаем — вы этого не делали. Не наверняка. Но наше дело требует сделать выбор.

— Значит, вы никогда не верили в Объединение? Для вас это всегда было мистификацией?

Кхарн кривится. Он как ребенок, все эмоции написаны на лице. Мое мысленное зрение здесь излишне — любой начинающий практик смог бы сейчас читать в его душе.

— Мы верили в него безгранично, — рычит он, и необузданная ярость снова пробуждается. — Никто не верил в него больше, чем мы. Никто не ложился ради него костьми так, как мы!

Он придвигается. Его глаза, не отрываясь, смотрят на меня, блестя в ярком свете.

— Мы бойцы, — говорит он. — Мы сотворены по образу и подобию нашего примарха, так же как вы — своего, а его предали и вышвырнули прочь, едва власть от воинов перешла к надсмотрщикам.

Я не понимаю, при чем тут надсмотрщики, но это вряд ли имеет значение, поскольку Кхарн обращается уже не ко мне.

— Они снова будут использовать нас, чтобы мы сражались за них, пока они будут сидеть, посмеиваясь, в амфитеатре. Эти зрители еще увидят, как мы явимся за ними, восседающими в креслах! Мы сделаем с ними то, что Ангрону надо было сделать с Дешеа. Реализуем заложенный в нас потенциал. — Я вижу, как мечутся его зрачки, и могу лишь догадываться, какие картины встают у него перед глазами. Подобно предсказателю, застрявшему в плену у собственных видений, Кхарн заперт в мире ненадежных воспоминаний и паранойи. Ущерб, нанесенный его разуму, разрывает душу. Вся энергия и неукротимая мощь поставлены на службу безумию.

Хватит! Пора ему показать, как много я понимаю.

— Ты явился сюда не за Лунным Волком, — говорю я спокойно. — Ты пришел потому, что знал про устройства, существовавшие прежде на Просперо, и надеялся исцелиться.

Тут он замолкает. Смотрит на меня, и капля слюны сверкает на его отвисшей губе, словно бриллиант.

— Время еще есть, — говорю я, понимая, насколько это опасно. Я начинаю гадать, не была ли наша встреча предопределена. — Все приборы уничтожены, но я могу исполнить их функции и исцелить твой мозг. Могу погасить огонь, не дающий тебе покоя; огонь, который заставляет тебя делать то, что тебе ненавистно. Даже теперь — я знаю! — часть тебя питает отвращение к тому, что ты сделал.