– Что ты увидела?

– Я… я не знаю. До сих пор не знаю, кто я.

– Тогда опиши первое, что приходит на ум, когда я произношу имя Катарина.

Ее подсказка помогает, и перед нами вспыхивает четкое, мерцающее изображение. Я стою рядом с лабораторией «Проекта Заратустра» после того, как поняла, что Лаклан жив. В тот момент я осознала, что мне придется остановить его.

– Я вижу девушку, которая пережила очень многое, – говорю я. – У нее сломаны ногти, а в волосах запеклась кровь, но она видит перед собой цель.

Легкая улыбка появляется на лице Регины.

– Не то.

Я нервно переступаю с ноги на ногу.

– Тогда я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать.

– Это не то, что я хочу от тебя услышать, – говорит она. – Это то, что мне хочется, чтобы видела ты. – Она протягивает руку и проводит пальцем с обсидиановой кожей по моей щеке. – Не важно, какое у тебя лицо, Катарина. И какое тело. Даже если я каким-то образом изменю их, ты все еще будешь существовать. У тебя нет крови в волосах или сломанных ногтей. У тебя вообще нет волос. Да и весишь ты не больше двух килограммов.

Она взмахивает рукой, и изображение импланта меняется на человеческое тело с прозрачной кожей, сквозь которую светятся мозг, позвоночник и сеть нейронов.

– Это выглядит знакомым?

Я молча смотрю на изображение. Оно напоминает имплант – плотное тельце с усиками, тянущимися в разные стороны.

– Вот как ты выглядишь, – говорит она. – Ты маленькая, округлая, и у тебя много усиков, с помощью которых ты управляешь своим телом. Все остальное – иллюзия. Если ты водишь машину, то не становишься ею, а остаешься водителем. Не обманывайся насчет автомобиля из своей плоти. Ты должна понимать, кто ты на самом деле, чтобы изменить себя.

В ее глазах горит голод, когда она произносит слово «изменить», и я оглядываюсь на дверь лаборатории, задаваясь вопросом, запирается ли она снаружи.

– Я знаю о твоем даре, – говорит она. – Я посвятила свою жизнь исследованиям человеческого тела и мозга, но все результаты очень незначительные. Если бы ты согласилась поработать со мной и изучить, насколько способен изменяться твой разум, то, возможно, это ознаменовало бы рассвет нового мира.

По спине ползет дрожь. Нечто подобное Лаклан написал в записке, которую нашел Мато.

– Подумай о перспективе, – продолжает она. – Представь, что ты сможешь контролировать свои мысли, как мы контролируем алгоритмы в своих телах. Представь себе, что ты сможешь останавливать отвлекающие факторы, которые обстреливают нас каждую минуту каждого дня. Наш разум как дикий, заросший лес с густым кустарником, через который нам приходится пробираться, чтобы не сбиваться с мысли, но однажды с твоей помощью мы сможем научиться превращать его в красивый сад.

– Поэтому ты хотела, чтобы я пришла сюда? – спрашиваю я.

– Частично. – Она отворачивается, приподнимает ворона с плеча и пересаживает себе на запястье. – Еще мне хотелось загладить свою вину – любым доступным способом. Если захотите, ты и твои друзья можете остаться жить в Энтропии. Я не лгала, когда говорила, что «Проект Заратустра» был самым жестоким из всего, что я когда-либо видела. Именно из-за него я и уехала из «Картакса». – Ее взгляд скользит по телам, плавающим в резервуарах у стены. – Мне удалось забрать с собой несколько человек, но я не смогла спасти вас пятерых и с тех пор жалела, что пришлось оставить вас. Мы с Лакланом пытались пару раз вытащить вас, но так и не смогли.

В груди все сжимается.

– Лаклан пытался вытащить нас?

Она кивает, поглаживая клюв ворона.

– Нет никаких оправданий тому, что он сделал, но ты должна понимать, как в «Картаксе» контролируют это. Все было по-другому, пока власть не захватил Бринк. Прежним лидером была женщина, которую мы звали Гадюкой. Такая же быстрая и смертоносная. Она обладала невероятной способностью манипулировать людьми.

Я открываю рот, чтобы спросить Регину, как манипулировали Лакланом, но останавливаюсь. На самом деле мне не хочется знать, с помощью чего его могли контролировать. Не хочется слышать оправданий тем годам пыток, которым он подвергал меня и других. Но в глубине души, где я все еще считаю себя его дочерью, мне отчаянно хочется услышать объяснения, любые объяснения того, почему так горячо любимый мною последние три года человек делал такие ужасные вещи.

– Не думаю, что кто-то может оправиться от того, что сделали с нами в «Картаксе», – пересаживая ворона в одну из клеток на стене, говорит Регина. – Нелегко исцелиться от этого. Не в нашем мире.

Я прислоняюсь к лабораторному столу.

– А что произошло с тобой?

Задав вопрос, я тут же подумала, что он слишком личный, но Регина, кажется, не возражает.

– Однажды я попыталась выбраться из «Картакса», но мне не удалось, и Гадюка чуть не стерла меня с лица земли за это, – говорит она, рассматривая клетки на стене. – По собственной глупости я взломала свою панель и сбила алгоритм контроля за рождаемостью. А потом забеременела. Я не понимала, что показатели гормонов реальные, пока не стало слишком поздно. – Отбросив волосы с лица, Регина переводит взгляд на меня, и на ее лице появляется смущенная улыбка. – Это была просто глупая ошибка, да и мне не хотелось иметь ребенка – до того момента я вообще не хотела детей, а его отец уже был женат. Но в тот момент я была готова пожертвовать всем ради него. Поэтому мне пришла в голову мысль уйти из «Картакса», но Гадюка не позволила. Она сказала, что они заберут ребенка и поместят в интернат, чтобы я могла и дальше работать сутки напролет. Но мне больше всего на свете хотелось спокойной жизни.

Она поднимает руку к одной из клеток и, просунув палец сквозь решетку, почесывает шею ящерке, которая свернулась на палочке.

– Я сказала Гадюке, что все равно уйду, а она начала угрожать ребенку. И в одну прекрасную ночь я выбралась из «Картакса» с одеждой в рюкзаке и именами генетиков, которые могли бы меня приютить. Мне удалось добраться до пустыни, устроиться здесь и родить девочку. Она выглядела точно так же, как и я в детстве. И впервые я осознала всю привлекательность естественной ДНК. Но Гадюка нашла нас. Не знаю как. Я знала, что стоит на время оградить ребенка от внешнего мира – моя мама бы точно этого хотела, – но при этом никогда не придерживалась правил, которых не понимала. Поэтому, когда малышке было две недели, мы с ней отправились в город. А вечером у нее поднялась температура и появились синяки на теле.

Меня пронизывает озноб.

– Они заразили ее?

Регина прижимает ладони к лабораторному столу.

– Гадюка решила, что это подстегнет меня, поможет преодолеть барьеры, которые мешали мне разобраться с вакциной. И у меня не осталось выбора, кроме как вернуться в «Картакс», чтобы кодировать все свободное время, которое оставалось от общения с ребенком. Но вскоре появился запах, и я уже не могла находиться рядом с ней. Они поместили ее в стеклянный короб, и малышка все время плакала.