– Что ни человек, то печальная история, – пробормотала Ева, закрывая глаза. – А нас хватает лишь на то, чтобы помочь единицам.

– Жаль, что мы не в силах приносить больше пользы, – сказала Салли. – Меня аж передергивало, когда я слышала про щадящие приговоры, что выносили некоторым убийцам на Нюрнбергском процессе в прошлом году. Несколько лет тюрьмы за уничтожение тысяч невинных людей. Будь моя воля, все эти живодеры болтались бы на виселице, все до единого. Тюрьма – слишком мягкое для них наказание.

– Вот скажи, – тихо промолвила Ева, – куда подевались человечность и доброта? Или же жестокость – исконная черта человечества, до поры до времени скрытая за фасадом цивилизованности?

– Да уж. Они, видите ли, просто выполняли приказы. Слушать противно! Но, когда рассказывают про их бессмысленные зверства, во мне аж кровь закипает, честное слово!

– Столько погибших, столько загубленных жизней.

Салли встала и, размахивая руками, принялась мерить шагами их крошечную каморку.

– А сколько ушло от наказания! Этих уродов тысячи, но лишь малая часть из них поплатится за свои гнусные преступления. Остальные будут жить как жили, делая вид, что они не имели отношения к лагерям и рабскому труду.

Вскрикнув от досады, Салли добавила:

– Пожалуй, еще надо выпить.

Ева сдержанно рассмеялась. Держа в ладонях стопку, она вдыхала душистый аромат слив:

– Ты напоминаешь мне девчонок из учебного центра в Олдершоте, где я проходила подготовку.

Она сделала глубокий вдох:

– Однажды вечером прошел слух, что из Пакриджа – лагеря для военнопленных, что находился неподалеку от нас, – сбежал один немец. Все девчонки в казарме тут же принялись строить предположения: как бы мы поступили, если б наткнулись на него. Доступа к оружию у нас, естественно, не было, зато имелась ручка от метлы, которую мы приспособили для игры в лапту. И мы, смеясь, стали рассуждать, можно ли ею нанести серьезные увечья. А потом одна девчонка – Бетти, кажется; она из семьи военных – заявила: «Девочки, если найдем его, убьем голыми руками». И, знаешь, мы все с ней безоговорочно согласились. Мы все вдруг ощутили прилив яростной энергии. Все были уверены, что действительно способны убить сбежавшего пленника, если он попадется нам на глаза.

Ева рассмеялась, качая головой:

– Повезло бедняге, что мы его не нашли. А то бы он точно второй раз попал в плен.

– А мне понятно это чувство, – произнесла Салли. – Во время войны у многих были подобные настроения. В нас жила непримиримая ненависть к немцам. Но, если б дошло до дела, смогли бы мы убить голыми руками?

– Это был сиюминутный порыв, – помолчав, отвечала Ева. – Мы все были возбуждены. Но, знаешь, думаю, смогли бы, если б он нам попался.

Салли потягивала сливовицу, смакуя на языке терпкую сладость:

– Наверное, каждый из нас смог бы убить, если бы пришлось. Ходят слухи, что многие из тех, кто выжил, сбиваются в отряды мстителей и вершат самосуд. И кто стал бы их осуждать?

Ева молчала, глядя в окно на сильный снегопад. За ночь заметет горные склоны, деревья и все, что спрятано под их сучьями. Возможно, сегодня из темноты опять будут доноситься выстрелы. И того, что погребено в лесах вокруг лагеря и в других местах, никто не найдет до самой весны.

14 марта 1986 г.

Когда станут известны плохие новости?

Новости она старалась слушать как можно чаще: в обеденный перерыв и в шесть часов вечера настраивала «Радио-4», в десять смотрела программу новостей по телевизору. Каждое утро она ездила на машине в сельский магазин, где покупала «Дейли телеграф», пинту молока, хлеб и, если хотелось побаловать себя вкусненьким, что-нибудь из сладкой выпечки. Эта была вовсе не новая привычка, а многолетняя, и продавщицам в магазине она всегда повторяла, что не может обходиться без ежедневной тренировки ума, который она упражняет с помощью кроссворда. Но теперь, когда она решила придерживаться определенного порядка действий, эта привычка обрела особую значимость. Когда наконец заметят его исчезновение, кто первый об этом сообщит? Радио, печать или – самый зловещий вариант – последует настойчивый стук в дверь?

Шли дни, недели, и вот как-то в понедельник в программе новостей, что передавали по радио в час дня, прозвучало: «Растет беспокойство по поводу местонахождения полковника Стивена Робинсона. В своей лондонской квартире он не появлялся с середины февраля. Просьба ко всем, кто владеет какой-либо информацией о нем, немедленно обратиться в местное отделение полиции».

Ну вот, началось, подумала Эвелин. На следующий день в «Дейли телеграф» на третьей полосе она увидела небольшую заметку о нем и в придачу его фотографию. Хм, занятно. Снимок был старый, примерно 1950 года, прикинула Эвелин. В последние годы он был мало похож на свой фотопортрет тех лет, но она сразу его узнала. В статье упоминалось, что он принимал участие в допросах военнопленных в послевоенные годы, предстал перед военным трибуналом, который снял с него все обвинения. Пара фраз, весьма туманных, описывала его последующую профессиональную деятельность, из чего Эвелин сделала вывод, что он до последнего служил в «Эм-ай-6». Ну и наконец последние строки, как она надеялась, запутают следствие: «Его банковская карта последний раз использовалась в Лимингтоне (графство Гемпшир) воскресным вечером 10 февраля. Полиция предполагает, что, возможно, полковник Робинсон намеревался посетить остров Уайт или отплыть во Францию. Паспорт его тоже пропал. На данном этапе у следствия нет оснований подозревать, что в отношении полковника Робинсона были совершены противоправные действия».

Эвелин сложила газету и перевернула ее последней полосой вверх, где был напечатан кроссворд, который неизменно завораживал ее своими пустыми белыми клетками, ждал, когда она быстро разгадает и заполнит его. Эвелин разгладила страницу и откинулась на спинку стула, Помешивая кофе, она мысленно перепроверяла каждый свой шаг.

Вроде бы все предусмотрела. Или нет?

В тот вечер по возвращении из Лимингтона Эвелин разобрала содержимое его бумажника. Пластиковые карты разрезала на мелкие кусочки и закопала их в разных ямках на своем участке. Ключи сняла с брелока и каждый зарыла в отдельном месте. Если бы соседи увидели, что она роется на газоне, это не показалось бы странным: Эвелин постоянно высаживала в саду и на участке новые сорта подснежников и нарциссов или пересаживала редкие луковицы.

Билеты на поезд, бумажник, водительские права, паспорт и носовой платок сгорели в ярком костре, который она развела в саду, чтобы сжечь зимний мусор. Туда же, в огонь, она кинула теплое мужское пальто, твидовый пиджак с заплатками на локтях, изъеденную молью одежду и старые туфли со стершимися подошвами. Чтобы костер пылал ярче, она влила в него немного масла для газонокосилки, а потом еще граблями разрыхлила золу, проверяя, все ли сгорело дотла. Небольшую сумму наличности из его бумажника и карманов в следующее воскресенье она пожертвовала на нужды церкви, подумав, что этот алчный подонок, наверное, ни разу в жизни ничего подобного не сделал. «Простишь ли Ты меня?» – вопрошала она в тишине, складывая деньги на тарелку. Крик ее души был продолжением тех молитв, что она не раз произносила под сводами этого священного места.