Это его последнее оскорбление прорвало плотину — гнев выплеснулся наружу.

— Ты хоть понимаешь, в каком аду я прожила последние три дня?! — выкрикнула Женевьева. — На зловонной нижней палубе, среди вонючих бесстыжих мужиков, по колено в грязной воде…

— Тебе не понравилось? — перебил ее капер. — Но ты бы, разумеется, не совершила этого заманчивого прегрешения, если бы отдавала себе отчет в том, какие оно неизбежно повлечет за собой неприятные осложнения. — В бирюзовых глазах играла недобрая насмешка. — Или вы по привычке не подумали о последствиях, мадемуазель Женевьева?

Ей нечего было сказать. Нечем ответить на презрительные, резкие слова, на понимающий взгляд, на собственное бессилие перед тем, что решит Доминик Делакруа. Что бы это ни было, винить в (Этом оставалось лишь себя самое.

Жуткую тишину ожидания разорвал приказ:

— Сними эти ужасные тряпки!

Женевьева судорожно сглотнула. Губы ее дрогнули в жалкой попытке что-нибудь произнести.

— Почему? — единственное, что она смогла выдавить из себя хриплым шепотом.

— Потому что я так велю! — четко произнес пират. — И если вы понимаете, как сделать свое пребывание на моем корабле хоть сколько-нибудь сносным, мадемуазель, вы будете подчиняться моим приказам не раздумывая, безропотно и немедленно.

Она невольно затрясла головой — слабый дух сопротивления не был еще окончательно сломлен и восставал против того, с чем она никак не могла смириться.

Доминик больно схватил Женевьеву за подбородок и, подняв ее лицо так, чтобы она не могла уклониться от его тяжелого стального взгляда, заговорил спокойно, почти без всякого выражения:

— Позволь кое-что тебе объяснить. Сайлас отвечает за те мои принадлежности, которые необходимы мне для удобства жизни. Он содержит их в идеальном порядке, и все необходимое у меня неизменно под рукой. С тобой Сайлас будет обращаться точно так же, если я ему прикажу.

— Я не твоя собственность, — вспылила Женевьева. Голос ее дрожал, но в тигриных глазах, неподвластных даже физически ощущаемой опасности, заполнившей каюту, сверкнул вызов.

— Значит, ты предпочитаешь не находиться в исключительном положении и, таким образом, лишиться привилегий? — вкрадчиво спросил Доминик. — Не возражаю. Но я не пользуюсь общими с командой вещами. Ты поймешь, что это значит, если я решу отказаться от твоих услуг.

Женевьева дрожала, черные точки плясали в красной пелене, застилавшей глаза. Она не знала, исполнит ли пират свою угрозу, но даже от того, что такая мысль пришла ему в голову, все ее тело словно намертво стиснули липкие щупальца ужаса, они парализовали ее, как муху, попавшую в паучью сеть.

— Выбор за тобой. Либо ты моя, либо всей команды. Женевьева не могла ни шелохнуться, ни вымолвить слова, по пальцами, все еще стискивавшими ее подбородок, Доминик почувствовал сотрясавшую ее дрожь. Однако страдание Женевьевы не растопило его безмерный, ледяной гнев. Ни о чем, кроме поддержания порядка на «Танцовщице» и других судах своего флота, груженных оружием и порохом для революционеров в Гондурасе, и бесчисленных опасностях, подстерегающих их на пути, он думать не мог. А эта капризная, своевольная, настырная девчонка, по обыкновению не понимающая, почему нельзя потакать любым ее прихотям, вдруг является на фрегат и подвергает риску успех самой опасной миссии, какую ему когда-либо приходилось выполнять.

— Ну? — повторил Доминик, еще крепче сжимая ей подбородок. — Каков же твой выбор?

Он был непреклонен в своем намерении заставить ее сказать это Женевьева представила себе Трианон, тоскливую рутину домашней жизни и, в отчаянии закрыв глаза, взмолилась, чтобы, когда их снова откроет, оказаться именно там. Но отсрочки приведения приговора в исполнение дано не было. Холодный бирюзовый взгляд был безжалостен и исполнен решимости, которую подтверждала стальная хватка пальцев на ее подбородке. И в конце концов Женевьеве пришлось произнести слово, требуемое пиратом.

Доминик коротко кивнул в знак согласия и отпустил ее.

— В таком случае вернемся к тому, с чего начали эту дискуссию. Сними с себя эти тряпки. Или ты предпочитаешь, чтобы это сделал Сайлас?

Окончательно раздавленная, Женевьева отвернулась к стене и начала расстегивать пуговицы на рубашке. Доминик прошел к двери, широко распахнул ее и позвал Сайласа. Матрос появился незамедлительно.

— Принеси горячей воды и мыла со щелоком, сейчас же.

— Да, месье, — как всегда, невозмутимо ответил Сайлас, словно в этом приказе не было ничего странного и будто не произошло никаких чрезвычайных событий.

Не обращая никакого внимания на Женевьеву, возившуюся со своей одеждой посреди каюты, Доминик прошел к письменному столу и углубился в изучение карты. Когда через несколько минут Сайлас постучал в дверь, капер, не поднимая головы, велел ему войти. Женевьева, в панике заметавшись, прыгнула к кровати. Укрыться одеялом она не успела, единственное, что ей оставалось, это повернуться, скрючившись, спиной к двери. От унижения всю ее окатила горячая волна стыда.

— Забери эти тряпки, они ей больше не понадобятся, — приказал Доминик так, словно речь шла о каких-то пустяках.

— Да, месье, — привычно ответил Сайлас, собрал жалкую кучку тряпья, валявшегося на полу, и вышел.

В каюте стояла напряженная тишина. Женевьева по-прежнему сидела, скорчившись на постели, не в силах заставить себя повернуться и посмотреть на виновника своего позора и не в состоянии решить, что делать дальше. К счастью, это было решено за нее.

— Вода — для тебя, мыло тоже, — с издевкой в голосе произнес Доминик. — И будь добра, отскреби каждый дюйм своего тела. Не забудь также о волосах.

В углу, в безопасном отдалении от ковра, стояла деревянная лохань, из которой поднимался пар. Рядом лежал кусок щелочного мыла. Таким ей никогда не приходилось пользоваться, хотя запах был знаком — он всегда витал в бараках для рабов, и на Ройял-стрит, и в Трианоне.

Доминик наблюдал, как она осторожно садится в лохань и с невольным отвращением берет едкое мыло.

— Когда имеешь дело со смолой, приходится потом долго ее оттирать, — продолжал он насмехаться. — Вот тебе еще один урок, который ты, быть может, вспомнишь, когда в следующий раз решишь опуститься в низшие слои общества. — Подойдя к шкафу, стоявшему за переборкой, он повернул в замке ключ, положил его в карман и направился к двери.

Собрав остатки храбрости, Женевьева нерешительно спросила:

— А что мне потом надеть?

Уже взявшись за ручку двери, Доминик обернулся, окинул Женевьеву долгим ленивым взглядом и спокойно ответил:

— Ничего. Ты будешь ходить голой. Я, правда, не думаю, что после всего случившегося тебе захочется покинуть каюту, но все же это единственное имеющееся в моем распоряжении средство удержать тебя здесь наверняка. — Он сделал паузу, забавляясь произведенным впечатлением: Женевьева онемела. — Это также сэкономит время, когда у меня возникнет нужда в тебе, не так ли? — С этими словами Доминик вышел, а у нее в ушах еще долго звенело эхо его хриплого смеха.