– Вы помните такую фамилию: Валевский?

Дёмин покачал головой.

– Он был у вас в прошлое полнолуние.

– Вполне вероятно, – равнодушно согласился л-рей.

– Вы отказались снять с него проклятие. Можете объяснить почему?

– Обратитесь в УРК. Они вам подробно расскажут о некоторых аспектах моей работы.

– Вы имеете в виду ограничения? Скажите, а каким образом они устанавливаются? Почему в одном случае вы помогаете троим, а в другом – семерым?

– Обратитесь в УРК. Если у вас все, я поехал.

– Но почему вы отказали именно Валевскому?

Л-рей усмехнулся.

– Я не помню. Может быть, он мне не понравился. До свидания, господа. – Дёмин открыл дверцу машину.

– Ян Валевский повесился перед отправкой в резервацию, – выкрикнул репортер. – Вам нечего сказать по этому поводу?

– Разве что посетовать на плохую работу УРКа. Следить надо за подопечными.

– А за собой вы не чувствуете вины?

– Я? С какой стати?

– Если бы вы сняли проклятие…

Л-рей поморщился.

– Давайте не будем заниматься казуистикой. Я принял свое решение, Валевский – свое. Всего доброго, господа.

Дёмин сел в машину.

Камера повернулась. Интеллигентного вида парень в очках сказал в микрофон:

– К сожалению, УРК отказался предоставить нам информацию. Но в рамках независимого журналистского расследования было установлено, что самоубийство Яна Валевского далеко не единственное. За прошедшие три года – все то время, что работает Матвей Дёмин, – восемь подростков покончили с собой перед отправкой в резервацию. Учитывает ли это л-рей, когда выбирает? Страшно думать, что нет. Но еще страшнее думать иначе. С вами был…

Дед щелкнул кнопкой, и экран погас.

– Включи, пожалуйста, свет.

Ник дотянулся до выключателя. Вспыхнула люстра.

Лицо у деда было расстроенным.

– Да уж, я надеялся на большее, – сказал он. – Хорошо, конечно, что про л-рея вообще начали говорить, раньше-то все в фанфары дули. Нет, сняли так-то неплохо, с точки зрения картинки. Эмоционально. Правда, малодоказательно. И однобоко. Он вскрывает частности, но не делает выводы. Да, прибытие л-рея иногда сопровождается беспорядками. Да, он обрекает на смерть, если специфика проклятия позволяет убивать носителя. Да, самоубийства возможны. Да, некоторые матери прячут про́клятых в надежде на л-рея и в конце концов погибают сами, а чаще – и не только они. Но все это покрывается тем, что л-рей снимает проклятия. Так ведь?

Ник кивнул.

– Не слишком ли большую цену мы платим за несколько спасенных им жизней? Как ты считаешь?

– Мне кажется, подобные рассуждения… – Ник пошевелил пальцами, подбирая слово, – абстрактны. Одно дело – когда это касается посторонних, другое – близкого.

– То есть окажись, например, про́клятым ты, единственный родной для меня человек, я бы рассуждал иначе?

Ник посмотрел деду в глаза.

– Не знаю.

– Правильно. Потому что я дворянин и служение Отечеству должен ставить превыше личного. И знаешь, в некоторых случаях любое решение оказывается за гранью общепринятой морали. Что ж тогда, ничего не делать? Ждать, когда другие полезут в дерьмо, а ты постоишь чистеньким в сторонке? Я задавал себе эти вопросы перед тем, как подать прошение о переводе в «Четвертый отдел».

Дед устало помассировал переносицу.

– В «Четверке» я попал под начало капитана Усолевского. Когда к нему приходил новичок и начинал мяться, Усолевский говорил: «Что, хочется и на елку влезть, и жопу не ободрать?» Так вот, в современном обществе с его претензией на гуманизм л-рей и есть символ неободранной жопы. Понимаешь?

– Не совсем.

– Ну смотри: с одной стороны, очень хочется выглядеть красиво, решить проблему гуманно. Но такого решения нет, и приходится принимать жесткие меры. А как же «красиво»? И тут можно ткнуть пальцем в л-рея: вот! Мы спасаем! Мы относимся к ним как к людям! У про́клятых есть шанс!

– Не у всех про́клятых.

– Совершенно верно. Примерно у двенадцати процентов. Но для символа этого достаточно. Можно спокойно делать вид, что сидим на елке с неободранной жопой. И ничего не предпринимать, чтобы изменить ситуацию. А тех, кто не хочет делать вид… Как майор Алейстернов…

Ник вскинулся.

– Вы хотите сказать?..

– Ведется служебное расследование. Но его результаты предсказуемы: выходные, пьяный за рулем и так далее.

Значит, разговор с Денисом тут ни при чем. «Вот дурак, – подумал про себя Ник. – Навоображал». Как будто у майора УРКа мало было других проблем.

– Ладно. – Дед поднялся, оттолкнувшись ладонями от подлокотников. – Ты наверняка голодный. Сыграем после ужина в шахматишки?

– Да, конечно.

За столом Ник так и не решился начать разговор. Только когда перешли в библиотеку и выстроили на доске черно-белое войско, он сказал:

– Мне бы завтра снова в областную. Реферат пишу.

– Хорошо. А что, здешних книг не хватает?

– Нужна журнальная подшивка. «Вопросы истории» за позапрошлый год.

– Так я попрошу, доставят. Позанимаешься дома.

– Мне нетрудно съездить.

– Как хочешь. Что, засиделся? Ничего, вот сдашь экзамены – и на Сельгери.

Ник постарался улыбнуться и снова замолчал, не зная, как подобраться к главному.

Первую партию он проиграл – очень глупо, по рассеянности. Вторую остановил на одиннадцатом ходу.

– Все и так понятно, мне скоро мат.

– Ты чем-то огорчен? – спросил дед, снова расставляя фигуры. – Кстати, таблетки-то пьешь?

– Конечно. Только пока безрезультатно.

Он даже альбомы рассматривать бросил, вызубрил все до мельчайших деталей – и ничего.

– Поэтому пребываешь в печали? Но Борис не обещал мгновенного чуда.

– Я понимаю.

– Тогда в чем дело?

Ник подержал и поставил ладью на место.

– Скажите, вы были в комиссии, ну, тогда в детдоме. Вы как-то связаны с Советом по образованию?

– Так же, как и любой другой член Городского совета. У тебя проблемы в гимназии?

– Не у меня. У Дениса Глеймирова. Вы не помните его?

– Если честно, нет. Меня интересовал только ты. А что случилось?

– Говорят, напился и подрался. Денис, конечно, с закидонами, но он нормальный парень.

– И ни разу до этого не пускал в ход кулаки, – с иронией заметил дед.