– Привет, Эррол. Бокал легкого пива, будь добр.

– В бутылке устроит?

– Конечно.

Эррол приносит тасманийское пиво в знакомой зеленой бутылочке. Мартин дает двадцать долларов, но Эррол не торопится к кассе.

– Ну, как там дела?

– Там – это где? – спрашивает Мартин.

– У копов. Слыхал, они проводят допросы. Вызывают жителей Пустоши.

– Да. Я только что из участка. На мой взгляд, обычная рутина, но они держат все в секрете.

– Догадываюсь, расспрашивают о священнике?

– Похоже, это основная теория. А ты как думаешь?

– Кто? Я? Да я вообще в тумане блуждаю. Не понимаю, и чего вы, гады, все лезете ко мне с вопросами. Можно подумать, я что-то знаю.

Эррол отходит к кассе за сдачей.

Мартин забирает пиво и направляется к столику на приличном удалении от кучки журналистов, ощущая их взгляды. Ну уж нет! Не хватало еще снабжать новостями очередные говорящие головы в телевизоре!

Не сбавляя шаг, Мартин забирает пиво и пластиковый диск на веранду с видом на реку.

После кондиционированного интерьера клуба жара кажется удушающей, почти невыносимой, несмотря на тень от навеса из полупрозрачного пластика. Мартин ставит пиво на стол и, повернувшись спиной к окнам клуба, достает солнцезащитные очки. Впереди длинный плавный изгиб речного русла. Нет, не плавный, застывший. Воды совсем не осталось. Поникшие листья не колышет даже легчайший ветерок. Воздух после пожара в среду все еще отдает гарью. Где-то вдалеке стрекочут цикады. Мартин пытается определить направление, и тут слышится сухой кашель. На террасе есть кто-то еще. За одним из поддерживающих крышу столбов дымит самокруткой Дедуля Харрис.

– Привет, Дедуля! Не возражаешь, если присоединюсь?

– У нас свободная страна, сынок.

Мартин подтягивает кресло к бывшему банковскому управляющему. Старик предлагает кисет с табаком, Мартин отказывается.

– От твоего хозяйства что-нибудь осталось?

– Немногое. Считай, надо начинать с нуля.

– Страховка была?

– Сущая мелочь. На ограду и воду. Сам дом не задело. Видно, огонь решил, что эта развалюха не стоит трудов.

– А что со скотом?

– Не знаю. Часть явно выжила. Но это было бы жестокой шуткой.

– В смысле?

– Ну, жрать скотине и так было нечего. Что не погибло от засухи, прикончил огонь. Если после такого пожара пройдет дождь, все зазеленеет, как в Кенте. Коровы станут жирными-прежирными. А не пойдет, околеют от голода. Или придется их пристрелить.

Мартин разглядывает пиво. Что тут скажешь?

– К слову. Не ты, случаем, стуканул на меня копам? – любопытствует Дедуля.

– Что?

– В участке все расспрашивали о преподобном Свифте. Хотели знать, как он охотился в Пустошах. Уж не от тебя ли они об этом пронюхали?

– Если и от меня, то не напрямую. В моей статье промелькнуло, что он любил пострелять в буше, однако тебя я не упоминал. В городе о вас с ним знает не один человек. Мне говорили по меньшей мере про одного – Робби Хаус-Джонс.

– Тот приятный молодой коп из Риверсенда? С чего бы вдруг ему болтать?

– От переизбытка честности, возможно. После трагедии у церкви эти сведения были, по большому счету, не важны. Свифт умер. Не имело значения, что он делал раньше. Но как только в запруде нашлись трупы, информация внезапно приобрела значимость.

– То бишь Робби прикрывал свою задницу.

– В смысле?

– Ну, ты знаешь… пятеро невинно убиенных плюс священник. «Офицер Хаус-Джонс, были ли какие-то тревожные звоночки? Вы могли предотвратить трагедию?» – «Нет, сэр. Никак не мог. Он жил в Беллингтоне». – Но тут из запруды на ферме Снауча вытаскивают тех девушек, и наступает время признания. – «Новая информация, сэр. Надеюсь, она окажется полезной». – Так бы я поступил в подобной ситуации.

Мартин задумчиво кивает.

Если Дедуля Харрис и выглядит старой развалиной, то мозги у него еще работают.

– Значит, в полиции спрашивали обо всех, кто приезжал к тебе поохотиться? – интересуется Мартин.

– В общем и целом. Я не доносчик, но, выражаясь словами копов, это убийство, а не какое-нибудь превышение скорости.

– А кто, кроме священника, приезжал охотиться в Пустошах?

– Не могу сказать… Территория большая. Крейг Ландерс, Ньюкирки, а также их друзья – эти приезжали точно. Раз или два в год.

– Ты о «Беллингтонском клубе рыболовов»?

– Они так назывались? Да, о них. «Рыболовы» неизменно вели себя прилично. Всегда спрашивали разрешения, прежде чем поохотиться у меня на участке. И не забывали вежливо проститься перед отъездом, дарили кролика, однажды дали двух уток.

– А другие?

– Случались и другие. Порой доносились выстрелы. Иногда днем, иногда ночью. Но кто бы ни были те люди, они не спрашивали разрешения… а некоторые вели себя до странности паршиво.

– То есть?

– Порой подстреливали мне коров, затем разделывали. Вытягивали кишки, ну и тому подобное. Наверное, забирали самые лучшие куски. Это же целая туша псу под хвост! И ради чего? Чтобы вырезать килограмма два стейка.

– Ты уверен, что они убивали ради этого?

– Зачем же еще?

– Не знаю. Просто забавы ради. Почему бы нет?

– У-у-у-у, молодой человек. Это же какими отморозками надо быть?

– А кто, если не отморозки, убьет пару хорошеньких девушек и сбросит их в запруду?

– Ну да, согласен. Чем скорее этого ублюдка Снауча запрут в тюряге и выкинут ключ, тем лучше.

– Ты уверен, что это он?

– Да. Скорее всего, он моих коров и убивал. Когда-то его семье принадлежала вся земля вокруг. Снауч до сих пор считает ее своей. Вполне в духе этого жалкого засранца: прийти убить моих коров, хотя у самого их бродит немерено.

Мартин допивает остатки пива, уже тепловатые от жары на террасе.

– Где ты остановился, Дедуля? Не в бывшей ли пивной случайно?

– Я? Нет. Не возражал бы, но она закрыта. Меня приютил Эррол Райдинг. Хороший человек, Эррол.

Завтра прокачусь автобусом в Беллингтон, гляну, вдруг удастся купить какой-нибудь драндулет. А потом – домой.

– Просто мне сегодня утром показалось, что я кого-то видел на террасе в отеле. Возможно, за чем-нибудь заехал владелец.

– Вряд ли, юноша.

– Почему?

– Он на том свете. Самоубийство. Столичный малый. Вбухал в «Коммерсант» свои пенсионные накопления, отделал все, пытался заработать на бистро. Короче, его жена всего этого не выдержала и свалила обратно в столицу. А потом грянула затяжная засуха, и его денежки плакали. Он тут никого толком не знал, не мог никому излить душу. Вот и вышиб себе мозги из дробовика. Тут такое частенько случается. Не знаю, почему я сам этого не сделал.