Они входят и выходят, некоторые отдыхают, потягивая коктейли, другие кого-то ждут, поглядывая на часы. Время обеда прошло, и, пока не наступило время ужина, официанты подают желающим легкие закуски.

Прошел слух, что Сэм не сможет приехать из-за проблем со здоровьем, но, слава Богу, доктор в последний момент дал ему разрешение.

Поездку Сэма оплатило американское издательство, и служащие отеля, кланяясь, уносили его чемоданы. Он только что провел неделю в Париже, у старых друзей, так что jetlag уже пережил.

Нет, он не будет принимать душ и не собирается отдыхать, он хочет здесь, в вестибюле, выпить со мной по случаю сегодняшней презентации своей книги.

Сперва он сердечно обнял меня. Я осторожно поцеловал его. Мы сели и заказали шампанского.

Сэм стал ходить еще хуже, чем несколько месяцев назад, словно успел за это время сильно состариться. Я чувствовал, что он ужасно серьезен.

У меня тоже было торжественное настроение. Сидя на мягком диване, мы сдвинули бокалы.

Сэм кашлянул, хотел сказать что-то, но смог произнести только:

— Вот так-то…

Он выглядел потерянным и беспомощным. Потом, собравшись, заговорил:

— Правду сказать, Макс, мне слишком тяжело. Я никогда еще не становился центром внимания из-за своей работы. Особенно странно потому, что, собственно, речь идет о моей жизни.

Я кивнул, подбадривая его, и в сотый раз похвалил книгу. Видно было, как трудно ему все это переносить из-за врожденного благородства.

Сам я чувствовал усталость, усталое удовлетворение. Настоящая работа позади. Презентация — выход в широкий мир, но вряд ли что-то пойдет не так. Я успел заглянуть в зал, где должен проходить прием, проверить, все ли в порядке; там все было готово.

Сэм еще не видел своей книги, но обложку и шрифты мы обсуждали несколько недель. Ему трудно было принять решение. В результате появился фотоколлаж, который был не лишен вкуса, хотя я, честно говоря, предпочел бы элегантный и тонкий рисунок. Но Сэм настоял на своем.

Американский издатель Сэма и я, его голландский издатель, пригласили американских и голландских киношников, писателей, голландскую и американскую прессу, фотокорреспондентов.

В последние месяцы нам пришлось потрудиться, чтобы книга вышла вовремя. Мы наняли эксперта-историка, хорошую подругу Норы, чтобы она сверила все факты, и книга была очень быстро переведена на голландский. Перевод занял почти столько же времени, сколько ушло у американцев только на то, чтобы отредактировать текст. В конце концов мы успели к сроку. Франкфурт, собирающий толпу со всего мира, без сомнения, был для всех очень важен.

Моему издательству, слава Богу, понравилась книга Сэма. Даже самодовольный дуболом Ерун сказал мне, что нашел в ней много нового, особенно в главе о еврейской эмиграции, которую я, честно говоря, с удовольствием переделал бы. Реакция остальных была мне безразлична. Я думаю, что меня больше волновало, как пройдет сама презентация: поразительно, что книга Сэма вышла сразу на двух языках и что мы успели напечатать ее к Франкфурту, где встретились всего год назад. Сколько всего случилось за один год!

2

В конце января, после того, как я повидался с Лизой Штерн в Иерусалиме, я мог только сидеть и смотреть в пространство. Мой дом казался мне чужой, холодной дырой, лишенной души. Может, он таким и был, мой дом в Баутенфелдерте. Раньше, правда, я чувствовал себя здесь хорошо.

Я хотел, даже должен был заехать в издательство, но знал, что, когда посыплются жалобы и обвинения из-за моего долгого отсутствия, мне нечего будет сказать в свое оправдание. Я остался дома. Я не пьянчуга, но за три дня выдул дюжину бутылок вина.

На четвертый день я увидел их, выстроившихся неровным рядом, как свечи, и только тут до меня дошло, что именно я их опустошил. Я был слишком трезв, чтоб превратиться в алкоголика.

Раньше я не мог себе представить, что человек может так долго находиться в шоке. Или может быть, шок случался несколько раз и каждый раз я заново ощущал его?

Пытка, вот что это было на самом деле.

И, словно этого было недостаточно, на пятую ночь я принялся за вторую часть книги Сэма.

3

Как я и предполагал, во второй части рассказывалось о лагерях, в которых Сэм просидел полтора года. Вестерборк, Терезиенштадт, Освенцим. Где он потерял родителей. Где он искал, но не смог найти Лизу. Где Лиза потеряла своих родителей. И где была убита папина семья.

Непереносимая информация.

И дело было не только в том, как Сэм это описывал. Каждая фраза, каждая запятая напоминали мне: вот то, что будоражит совесть Сабины.

Чем больше я читал, тем больший ужас меня охватывал. Я хотел получить представление о дочери предателя, но не мог ощутить ее горя в том тексте, который читал. Все ее рассказы бледнели, когда я вспоминал о горьких слезах, пролитых папой и тетей по своим безвинно убитым родителям. Сабинины рассказы — всего лишь бледная, преступная ложь трусливого предателя, который был ее отцом. Ей хотелось снова и снова рассказывать об этом, чтобы сделать свои рассказы более достоверными. Я испытывал такое отвращение, что меня почти перестало интересовать прошлое Сабины. То время, когда я знал ее, теперь, к добру или к худу, всплыло в моей памяти.

Дочитав вторую часть книги Сэма, я понял, что должен забыть Сабину. Я был почти рад, что она исчезла.

Это решало проблему.

4

Дочь Сэма позвонила в июне, в дождливый пятничный вечер. Лиза Зайденвебер. Для простоты она назвалась своей девичьей фамилией, но комбинация ее имени с этой фамилией показалась мне настолько знакомой, что я не сразу понял, что мы не знаем друг друга. У нее был высокий приятный голос, звучавший очень по-американски.

— Отец просил меня позвонить вам, — сказала она. — Видите ли, это касается моей мамы (Mum, — сказала она). Вчера вечером с ней снова случился удар. На этот раз она его не пережила.

Лиза замолчала; короткая, пустая тишина; легкое смущение: ведь, несмотря на нашу, пусть непрямую, связь, мы друг друга совсем не знали.

— Dad[50]хотел, чтобы вы об этом знали…

Она говорила немного отстраненно, давая мне понять, что сама она — лишь вестник, передающий послание. А может быть, она была одной из тех властных женщин, которые не поддаются так называемым эмоциям.

Лиза Зайденвебер. Я видел ее фотографии. Маленькая круглолицая девочка со светлыми кудрями. Крепкий подросток — светлые волосы, мантия с квадратной шапочкой, которые в Америке надевают по случаю окончания колледжа. Ее имя навевало грусть — я подумал: а знала ли Анна, когда родилась Лиза, откуда взялось имя, выбранное для дочери, скорее всего, Сэмом.