– Прекратите глумиться.

Интересно, почему люди высоких идеалов так любят говорить штампами?

– Передайте своему команданте, он выбрал неправильную стратегию. Эти люди не справятся. Чтобы подняться против тирана и выстоять, надо быть свободным. А они всю жизнь провели в подземелье.

– Война начнется на поверхности, а закончится в бункерах. Они умеют жить под землей. А вы нет. Никто не умеет.

– Знаете, я предпочту погибнуть наверху. У меня клаустрофобия. Спасибо, что приютили. Кровью где расписаться? Что не выдам и все такое…

Она даже не дала себе труда ответить, только подтолкнула в спину, и он покорно пошел к выходу. Снаружи только-только светало.

* * *

Хорошо, когда есть место, куда можно вернуться. Сейчас он поздоровается с Вероничкой, зайдет в свою комнату, поменяет рубашку и носки, побреется, почистит зубы, примет душ. Надо же, этой ночью мне ничего не снилось. То есть, совсем ничего.

С каждым очередным лестничным пролетом гарью пахло все сильнее. Он ускорил шаги.

Вероничка сидела на диванчике, скрестив босые ноги, и перекрашивала ногти в интенсивно-красный. Лоб у Веронички был в саже.

– Что стряслось?

Рукой, сжимающей пузырек лака, она показала на наушник. Отставила лак, опустила наушники на шею и вновь взялась за кисточку. Он услышал наконец музыку. Коэн. Она слушает Коэна?

Остро пахло ацетоном. Ко всему прочему.

– Я спрашиваю, что случилось? Пожар?

– Типа того. Задолбало уже. Вам повезло, что здесь не ночевали.

– Да? – Он ощутил неприятный холодок под ложечкой.

– Как раз ваша комната и выгорела. Кровать, и все такое… вещи… ой, вещи!

Кредитная карта, документы, телефон. Нетбук. Все при нем, и то хорошо.

– Мы уж и блюдечко с молоком ей ставили… И водой святой брызгали. А ей хоть бы хны.

– Кому?

– Да саламандре. – Вероничка склонилась над голой ступней с кисточкой и пузырьком наперевес, он видел только ее затылок с тонкими вьющимися волосами и трогательную ямку между атлантом и эпистрофеем. Ему вдруг остро захотелось стукнуть по этой ямке пожарным топориком.

– Кому, простите?

– Саламандра, – повторила Вероничка, подняв к нему лицо. – Мы надеялись, она уйдет. А она не уходит и гадости все время делает. Четвертый раз уже горим. Она раньше в камине жила, а камин пожарка запретила, вот она и пакостит. Не хочешь уходить, так прекрати хулиганить, а не нравится, так вали отсюда, я правильно говорю?

Неисправная проводка, конечно. Все тут у них прогнило. Замазывают каждый раз этим своим косметическим ремонтом. Вот сволочи.

– Я могу в комнату пройти? – спросил он покорно.

Вероничка засуетилась и уронила пузырек с лаком. Пузырек покатился, оставив дорожку из огненно-красных капель.

– А давайте мы вас к байкерам переселим.

– Этого еще не хватало!

– Да они съехали. Вчера съехали.

Вольные райдеры, значит, съехали. Ну-ну.

Пожар был и впрямь чудны́м. На его постели словно разорвалась шаровая молния, и немаленькая, от матраса остались оплавившиеся черные клочья. Апокалипсис на одном отдельно взятом квадратном метре.

Поверх суровых мужчин и женщин, поверх комбайнов и снопов тяжелых колосьев протянулись длинные языки сажи. Ей опять придется все рисовать заново. Ну ничего, дополнительный приработок.

Паркет тоже обуглился, но неровно, прерывистой чернопятнистой дорожкой, словно бы кто-то быстрый и юркий пробежал раскаленными лапками. А вот дорожная сумка погибла окончательно, словно бы и впрямь саламандра, повозившись на матрасе, игриво скакнула прямо в распахнутое нутро.

Опять запахло ацетоном; Вероничка стояла в дверях, пламенея ноготками на босых ступнях…

– Да, – сказал он, – не слабо.

– Если бы вы были примерным мальчиком, – она хихикнула, – и заснули в своей кроватке… И чего она уняться не может? Мы уж и блюдечко с молоком, – повторила она, сокрушенно покачав головой.

– Вы не то ей ставили. Надо блюдечко с керосином. Или углями, я не знаю.

– Углями, – медитативно повторила Вероничка, – да, наверное. Это… ну да, угли. Черненькие такие. Может, ей понравится. Вы же не собираетесь съезжать, нет? – Она с надеждой поглядела на него.

– Нет, – сказал он, – не собираюсь. Ладно, давайте к байкерам. Впрочем… ну, просто запишите за мной, и все.

– Но ваши вещи!

– Выбросьте на хрен, – сказал он и вышел.

* * *

– А сегодня у вас отдохнувший вид. Нет, правда.

В сердечке друг на друга темпераментно таращились брюнет и брюнетка. Она глотает по книге в день. Сколько их у нее, интересно? Или берет в местной библиотеке?

– Только в саже выпачкались где-то. Вот здесь. Я накрою, а вы пока умойтесь. Вам как всегда?

Он вернулся за столик, как раз когда в стекло ударил мокрый снежный заряд. Еле видимый, проехал розовый фургончик. Хлопнули жалюзи в доме напротив.

– Еще пара недель – и все. Снега не будет. Будет только дождь.

Она поставила у его локтя дымящийся кофе и блюдечко с запеканкой. Сбитые сливки. И земляничное варенье.

– Спасибо. А откуда вы знаете, что я люблю земляничное варенье?

– Все любят земляничное варенье, – сказала она серьезно. – Если человек не любит земляничное варенье, он наверняка вообще не человек. Для пришельцев оно чистый яд, вы не знали?

– Еще бы, – сказал он, – страшнее только вишневое. Скажите, Марина, а… не знаете места в частном секторе, где я мог бы переночевать? Хотя бы одну ночь?

– А что, «Пионер» опять горел? Да, конечно. Только я сейчас не могу вас отвести. К шести приходите, ладно?

Не успею пообедать у Юзефа. А, пускай!

– Приду. А с чем сегодня запеканка?

– С цукатами. Вы же хотели с цукатами, – сказала она рассеянно и вновь углубилась в книгу.

* * *

Он отставил пустую чашку и позвонил Валеку. Да, сказал Валек, хотя пришлось повозиться. Путаная вообще-то история. Подъедет через полчаса, раньше не получится. К «Кринице»? Да, конечно знает.

За окном в пухлом сером небе образовалась прореха в форме чашки, ярко-голубая, как воронье яйцо. Забавно. Он подвигал пустым блюдечком, просто так, от скуки. Рассчитался с Мариной. Она вернула ему мелочь, аккуратно выложив ее на прилавке. Он вернул мелочь обратно. Ритуал.

– Интересно? – спросил он неожиданно для себя.

– Что? Ах, это. Ну…

– Хотите, угадаю, про что там?

Она застенчиво улыбнулась. Милая улыбка, зубы чуть неровные, но почему-то кажется, это правильно. Завершенность не всем идет.