Прошло три года. Многое изменилось в стране за это время и, прежде всего, не стало Сталина, а потом и Берии. В марте 1953-го Георгия Константиновича Жукова назначают первым заместителем министра обороны. Первое, что он сделал, это позаботился о друзьях, оказавшихся за решеткой. Сперва он вытащил Крюкова, которому влепили 25 лет лагерей.

Потом подключился к пересмотру дела Руслановой, причем не один, а вместе с Хрущевым. В результате Особое совещание при министре внутренних дел СССР приняло решение приговор в отношении Руслановой отменить, дело прекратить, из-под стражи ее освободить и полностью реабилитировать.

В августе 1953-го Лидия Андреевна уже в Москве — в Москве, но в самом прямом смысле слова на улице, квартира-то конфискована, прямо хоть на вокзал иди. Но на вокзал идти не пришлось, о ней позаботились: в гостинице Центрального дома Советской Армии ее ждал вполне приличный номер. Жила она там довольно долго: во всяком случае, в письме, отправленном 4 февраля 1954 года в Министерство внутренних дел, обратный адрес — гостиница ЦЦСА.

А это письмо, между прочим, тоже небезынтересно и добавляет еще одну, немаловажную грань в характер Лидии Андреевны. Помните Алексеева и Максакова, которые на допросах весьма нелестно отзывались о Руслановой? Она этого, естественно, не знала и по-прежнему считала их друзьями. Русланова не была бы Руслановой, если бы бросила друзей в беде! Едва придя в себя после заключения, она отправляет заместителю министра внутренних дел письмо, в котором просит пересмотреть дела Алексеева и Максакова, так как «оба осуждены в связи и на основании моих вынужденных показаний».

В принципе на этом можно было бы поставить точку. Но, листая дело Лидии Андреевны Руслановой, я снова и снова убеждался в справедливости старой русской поговорки: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся, как раз и угодишь». Ну, разве могло прийти в голову одной из популярнейших советских певиц, что она окажется за решеткой, что целых пять лет будут вычеркнуты из ее жизни, что в пятьдесят три года ей практически с нуля придется начинать свою певческую карьеру?!

Но Лидия Андреевна перешагнула через пропасть забвения и снова вышла на сцену. Ее первый после освобождения концерт состоялся в зале имени Чайковского. Уже за два часа до начала концерта к залу было ни подъехать, ни подойти. А когда она вышла на сцену, все, кому удалось попасть внутрь, встали и в едином порыве ураганными аплодисментами приветствовали любимую певицу. А потом она запела, так запела, что тут же умолкли сплетники, поджали хвосты злопыхатели, а народ еще двадцать лет валом валил на ее концерты, чтобы услышать неповторимо удалые и зажигательные «Валенки».

И вот ведь как бывает, первый концерт Лидии Руслановой состоялся в 1923 году в Ростове-на-Дону, там же, ровно пятьдесят лет спустя, состоялся ее последний концерт. Будто что-то предчувствуя, ростовчане долго ее не отпускали. А так как концерт проходил на стадионе, Русланову усадили в открытую машину и попросили объехать вокруг футбольного поля. Лидия Андреевна буквально впорхнула в машину, взяла микрофон и во всю мощь своего удивительного голоса грянула все те же «Валенки»!

Стадион заревел от восторга и попросил сделать еще один круг. «Газуй Г» — ткнула она в плечо водителя и снова запела. Так, с зажигательной песней, она и покинула стадион. Народ ее такой и запомнил — моложавой, гордой, статной, и такой голосистой, каких русская земля рождает раз в сто лет. Недаром разбирающиеся в русской песне люди называли ее Шаляпиным в юбке.

Как известно, идея торжества мировой революции наделала немало бед на планете. Советский Союз готов был принять в объятия интернациональной дружбы целые народы, чтобы управлять ими. Начиная с 1930-х годов, в центре внимания большевиков оказалась Испания. Но сталинские объятия на деле оказались капканом, ломающим человеческие судьбы.

Один из героев очерка, с которым я познакомлю читателей, так писал о сложившейся ситуации:

«Испанцы, находящиеся в СССР, составляли три группы. Первая — моряки, летчики и педагоги. Вторая — дети в возрасте от 5 до 14 лет. Третья — бывшие бойцы, члены и руководители компартии. Несмотря на то, что эти люди принадлежали к разным сословиям, общим для всех было разочарование в советской действительности.

После окончания войны с Франко большинство членов первой группы выразили желание уехать из СССР. Им отказали. Начались провокации, о них говорили как о морально разложившихся типах. “Плохие” испанцы, которых не загнали в концлагеря, продолжали работать на фабриках и заводах, в то время как “хорошие” получали высокооплачиваемые должности. “Плохие”, сильно разочаровавшись в социалистической жизни, надеялись только на одно: кто-нибудь сбросит Франко, и они вернутся домой».

Но у некоторых ожидать этого момента не хватало терпения...

Операция «Ла-Плата» началась задолго до рассвета. К подъезду «Гранд-отеля» подали грузовик, в кузов которого дворники затолкали два огромных чемодана. Потом подошел легковой «опель», сдержанно посигналил — и по лестнице торопливо сбежали два щеголевато, не по погоде одетых джентльмена. Один нырнул в машину, а другой подошел к грузовику, зачем-то постучал по чемоданам и, схватившись за голову и что-то шипя, кинулся к «опелю». Оттуда выскочил попутчик, они взобрались в кузов и, матерясь с иностранным акцентом, начали переворачивать один из чемоданов, который стоял крышкой вниз.

В пять сорок колонна двинулась в сторону аэропорта «Внуково». Мела поземка, в проводах завывал ветер, от тридцатиградусного мороза потрескивали деревья. На улицах — ни души. Да и откуда им взяться?! 2 января 1948 года был нерабочий день, и москвичи отсыпались после новогодних праздников. При разработке операции было учтено и это: чем меньше свидетелей, тем лучше.

— Идиоты! — нарушил молчание один из попутчиков, — Кретины! Этим русским нельзя ничего доверять.

— Думаете, груз пострадал? — нервно покусывая усики, спросил другой.

— Не должен... Хотя все возможно, — перешел он с русского на испанский. — Послушайте, Базан, скажите наконец прямо: вам удалось откупить самолет полностью или нет? Я хочу, чтобы там никого, кроме нас, не было.

— Предварительное согласие я получил. Но вы знаете, что посла к этому делу подключать нельзя, а без его письма «Аэрофлот» только обещает, но ничего не гарантирует. Нет, Конде, эту страну нам не понять, здесь все шиворот-навыворот! Я им говорю: покупаю весь рейс. А они мне: нельзя!

Почему? Потому что нельзя! Достаю пачку долларов. Теперь можно? Можно, скалятся они, если разрешит начальник. Достаю еще одну пачку. А теперь? Теперь — другое дело, теперь можно подумать... Вы не поверите, но у меня осталось всего девяносто долларов. Так что в Париже сяду на вашу шею.

—Ладно, сочтемся, — потирая озябшие уши, проворчал Конде. — Неужели это правда, что к концу дня мы будем в Праге, а к утру в Париже? Если б вы знали, как мне надоела Москва! До чертиков надоела. Хочу домой, хочу в Буэнос-Айрес!