Очевидный сдвиг к центру делает Шарль Бодлер при переводе рассказа «Золотой жук» Эдгара По. Персонаж рассказа, афроамериканский раб Юпитер, выражается примерно так: Dar! dat’s it! — him never plain of notin — but him berry sick for all dat[104]. Бодлер не пытается подобрать подходящий французский диалект, он просто передает то, что хотел сказать Юпитер стандартным французским: Ah! Voilà la question! — il ne se plaint jamais de rien, mais il est tout de même malade.

А что еще мог сделать Бодлер? Во Франции XIX века не было ресурсов для передачи английского изображения речи афроамериканцев{116}.

Как ни странно, подобный подход нетипичен по отношению к вариациям формы и стиля, обусловленным не регионом, а социальной принадлежностью. Высокопарный, напыщенный, изысканный или величественный стиль оригинала принято передавать соответствующими социальными стилями языка принимающего. Серьезные трудности возникают только при передаче речи низших классов, особенно людей необразованных. Эта трудность характерна для всех видов перевода, не только для перевода художественной литературы. Например, устному переводчику и в голову не придет воспроизводить произношение низших классов для лучшей передачи заезжему иностранному чиновнику особенностей речи фермера или заводского рабочего: это будет звучать неуважительно и может привести к серьезному скандалу. Письменные переводчики тоже не решаются неуклюже передавать неуклюжие обороты оригинала. Причины очевидны: грамматические ошибки, неправильное словоупотребление и другие разновидности малограмотной речи не должны быть отнесены на счет переводчика. Даже бред психически больного человека переводить проще, чем намеренно грубый и вульгарный язык многих современных романов. Полная стерилизация непристойных классических произведений, проводившаяся во Франции в XVII веке (см. с. 150), совершенно вышла из моды, но что-то подобное происходит почти в каждом переводе.

Эффекты «третьего кода», обнаруженные в переводе (не только на французский, но и на норвежский, шведский и английский), как и сильное предубеждение против региональных вариантов, на самом деле всего лишь побочные следствия менее очевидной, но гораздо более общей тенденции всех переводов: более строгого, чем в оригинальных текстах, следования норме целевого языка. Иначе говоря, при переводе регистр и уровень оригинального текста всегда на пару пунктов повышается. Некоторая степень повышения есть и всегда была характерной чертой переводных текстов — просто потому, что переводчики инстинктивно избегают обвинений в том, что они не очень грамотно пишут на целевом языке. Так что трудно переоценить роль переводчиков как хранителей и — до удивительной степени — создателей стандарта целевого языка.

Изобретение печати, создание словарей, распространение грамотности и возникновение национальных государств — это, вероятно, главные силы, заставившие нас безоговорочно признать, что все языки различны и что границы между, допустим, английским и идишем или французским и итальянским реальны, нерушимы и жестко фиксированы. Представление о том, что перевод всегда осуществляется между L1 и L2, с оригинала на целевой язык, — лишь одна из граней этой языковой культуры, где разные способы выражения объявлены разными сущностями с четко очерченными границами. Но так было далеко не всегда.

Вернувшись в 1298 году в Геную, Марко Поло попал в тюрьму, где его по счастливой случайности поместили в одну камеру со старым знакомцем. Марко Поло рассказал историю своих удивительных приключений на Великом Шелковом пути своему сокамернику Рустикелло из Пизы, а тот ее записал. Язык, на котором говорил Марко, мы бы назвали итальянским, Рустикелло же записывал его слова на французском. «Оригинальный» текст Divisament du Monde («Путешествия Марко Поло») с большой вероятностью был импровизированным переводом, о чем можно догадаться по тому, что местоимение «мы» иногда обозначает Марко и Рустикелло, иногда Рустикелло и его читателей, а иногда Марко и его спутников{117}. Такого рода переключения характерны для устных переводов и почти наверняка говорят о том, что Марко вел свой рассказ на одном диалекте, а Рустикелло записывал его на другом. Аналогичное непостоянство в изложении можно заметить в фильме Клода Ланцмана «Шоа». Фильм снят на французском языке и посвящен современным свидетельствам истребления европейских евреев в 1941–1944 годах. «Шоа» резко отличается от других фильмов тем, что из его окончательной версии не вырезаны двусторонние переводы разговоров французского интервьюера с уцелевшими евреями и со свидетелями, говорившими на польском, идише, иврите, чешском и немецком. (Отчасти именно поэтому фильм и продолжается девять часов.) Во многих эпизодах переводчик то повторяет слова говорящего от первого лица («Я видел, как поезда переводили на запасные пути»), то просто пересказывает их («Он сказал, что видел, как поезда переводили на запасные пути»). Когда Ланцман не удовлетворен уклончивым ответом и хочет выяснить у свидетеля подробности, он сам попадает в ту же языково-ситуационную ловушку, задавая вопрос не свидетелю, а переводчику: «Что это значит?» Вместо преобразования такой реплики в вопрос свидетелю на польском («Что вы имели в виду?») польская переводчица отвечает Ланцману по-французски, давая собственное объяснение словам очевидца{118}. Такие чередования, отменяющие знак равенства между автором слов и тем, кто их произносит, — непроизвольный, почти неизбежный отход от искусственной нормы устного перевода. Если общение происходит с помощью физически присутствующего языкового посредника, поддерживать иллюзию отсутствия переводчика чрезвычайно трудно. Даже в ООН — где профессионалы строго следуют правилам невмешательства и для надежности помещены в звуконепроницаемые стеклянные кабины, — если происходит отклонение от стандартного дипломатического протокола, переводчики иногда перестают воспроизводить речь выступающего (то есть говорить от первого лица и в том же времени, что и он) и переходят на пересказ от третьего лица. Советский лидер 1950–1960-х годов Никита Хрущев был знаменит своей склонностью к импровизации и манерой вставлять в речи непонятные слушателям русские пословицы и шутки, поэтому его переводчикам часто приходилось говорить — в третьем лице — «первый секретарь ЦК КПСС пошутил».