в моей жизни столько было необычного, невероятного, – будто куда-то торопится Диана, фразы обрываются междометиями, восклицаниями. – Глядя на меня, на все это, вы не поверите, с чего все начиналось. – Она испытующе смотрит на меня. – Моя мать попала в концентрационный лагерь Аушвиц в Германии (Освенцим. – З. Б.). Она весила 22 кило, когда освободилась. А спустя 18 месяцев родилась я, это уже в Бельгии. Я – чудо, которого нельзя было ожидать, не правда ли? Мама не могла себе это позволить, ей следовало восстановить силы, но не рожать. А вот позволила! Как видите, прошло время, и я получилась вот какая! Все нормально.

Возразить нечего, все дано этой женщине!

– Что же позволило вам отторгнуть детство, преодолеть обстоятельства?

– Почему-то еще ребенком я возненавидела Бельгию. Может быть, за то, что она казалась мне такой крошечной, а я нуждалась в пространстве, мне нужно было больше воздуха. Ведь все же я родилась, родилась! И это было чудо. Словно я действительно возникла из несуществования, из грязи и унижения и начала пробиваться сквозь скорлупу к жизни. Потом мои родители развелись, начался кошмар… У меня было столько всего тяжелого, не хочется вспоминать, но все же я вырвалась… Я поехала учиться за границу. Училась в Англии, затем в Швейцарии, ездила в Испанию. Моя мать поощряла это во мне, вот это желание всегда что-то узнавать, видеть мир все больше и дальше. Я ведь так и не окончила университета, меня учила жизнь, и я поняла очень многое не из прочитанного. – Она поглядывает на меня, проверяя реакцию, потом усаживается поудобнее, закуривает. – И вот я – вчера еще маленькая девочка без всяких связей – учусь в Женеве. Там я встречаю мальчика, но не совсем обычного мальчика. Мальчик оказывается из очень старой аристократической семьи – принц фон Фюрстенберг. И он становится моим мужем. Представляете, я, еврейская девочка, выхожу замуж не просто за принца, но за австрийского принца. Очень богатого. Но, вы не поверите, это не имело для меня значения! Все мы были тогда из 1968 года, когда в Европе были молодежные волнения. Вы помните, студенческая революция, хиппи с цветами, нас называли «дети цветов», дети любви, мы все высыпали на улицы, братались! Где уж мне было кончить университет в Женеве! Тогда никому из окружавших меня друзей не нужна была моя образованность и диплом экономиста. Да и вообще все это было не в моде. Не модно было среди тогдашней молодежи быть ученой, образованной. Дети, которые родились после Второй мировой войны, были особыми. Ведь так?

Я киваю.

– Сейчас многие пытаются анализировать, что получилось из того поколения. Не берусь судить. Наверное, больше всего объединяла их свобода: свобода мышления, нелюбовь к бюрократии, к «белым воротничкам», бум вокруг новой информации. Поиски иных ценностей, чем деньги, накопительство, влекли к новым знаниям, опыту других молодых. Может быть, что-то в этом роде?

– Пожалуй. – Диана смеется. – Но тогда мы этого не осознавали, нас больше всего манил Париж. И мы перебрались туда. Вы правы, для нас в 68-м году все было открыто. Понимаете, ничего не запрещалось. Любовь, рок-н-ролл, секс, хиппи, небольшая доза наркотиков – все было в первый раз, и мы с красными гвоздиками шагаем на демонстрацию против войны во Вьетнаме. Это был центр всего – Париж 68-го года! Как нам было весело, какие мы были раскованные! Вот у меня сейчас дети, которым почти столько, сколько было нам тогда, но они совсем другие. Все у них по-другому, они такие консервативные! А теперь со СПИДом им вовсе надо отказываться от свободного секса. Свободный секс – это теперь означает СПИД, смерть – и это ужасно! Ужасно! Даже подумать невозможно. Я уже так много потеряла друзей…

Она щелкает зажигалкой, но, раздумав, тыкает незажженную сигарету в пепельницу, придвигает бокал с темным вином. После паузы она спрашивает:

– Вы здесь сталкивались со СПИДом?

Я рассказываю о погибшем здесь друге, из Санкт-Петербурга, которого хорошо знала, о благотворительном концерте, где была накануне ночью с Салли Петерсен и Майклом Карлейлем.

– Это был концерт в Главном кафедральном соборе в память жертв СПИДа. Все было освящено именем Леонарда Бернстайна, звучала необыкновенная музыка, среди исполнителей – известная у вас певица Джуди Коллинс. Весь сбор поступал в фонд больных СПИДом. Когда концерт кончился и нам пришлось пройти мимо урны, утопающей в цветах, люди бросали денежные купюры, а какая-то девушка держала в руках фотографию юного красавца и, упав на колени, рыдала… на все это трудно было смотреть.

– Да, все это ужасно, – восклицает Диана. Помощница вносит новые сладости, фрукты, я напоминаю, что рассказ Дианы оборвался на Париже. – Да, это было незабываемо! Значит, так: мой муж со стороны матери был из богатой семьи бизнесменов, а со стороны отца – из аристократов. Когда я вышла замуж, я не понимала символики нашего брака – детей двух смертельно враждовавших недавно народов. Я это говорю абсолютно искренне. Мы были веселыми студентами, мальчиком и девочкой. И я только потом осознала, что это за брак такой, когда стала самостоятельной, когда появились дети. А тогда… Тогда в Женеве и Париже мы просто любили друг друга, а уж потом (не сразу) решили пожениться и уехали в Америку. Он, милый, приятный плейбой 23 лет, и я, жаждавшая любви и успеха девушка 21 года. И вот мы попадаем в Нью-Йорк 70-го года, идет вьетнамская война, но все, что хочешь, здесь есть и кажется таким дешевым по сравнению с Европой. А главное – всюду очень много молодых. В Нью-Йорке тех лет все перемешалось. Здесь тоже, как в Европе, были «дети цветов» («флауерс чилдрен»), не было кастовых, социальных барьеров. Мы, молодые, поголовно все были против войны. Возникло ощущение, что все смешалось, переплавилось в «большом котле», как принято в Штатах называть это явление. И вместе с тем, вы же понимаете, мы были европейскими принцем и принцессой, красивой парой, нас все приглашали наперебой, и мы всюду ходили, всех видели. И я с головой окунулась в жизнь Америки. Но все равно (этому трудно поверить) в какой-то момент мне достигнутого стало мало. Меня стало тяготить, что окружающие видят во мне лишь жену принца, я хотела сама что-то делать, что-то значить. Сама по себе, не как принцесса. И это мое ощущение вовсе не разделялось мужем. Наступил момент, когда мы осознали, что перестаем понимать друг друга. Мне это было больно, но иначе я не могла. Только с годами я определила для себя, что самое