– Не канючь! Языком чесать не будешь, ничего и не случится. А если мамка твоя ничего, так я на ней, может, еще и женюсь. Так что давай это дело решать по-семейному! Согласен?

Сидоренко помешкал, но… пожал протянутую капитанову руку:

– Только на мамке не женись… Если пополам поделишься, тогда согласен…

– Ну и дурак!

– Почему же?! Или думаете, что горю желанием тебя, капитан, папой назвать?

– Ах, вот ты о чем! Нет, это, молодой человек, к нашему делу никак не относится! – Агеев усмехнулся и вытащил из кармана диктофон. – Только что ты вошел в преступный сговор, о чем свидетельствует вот эта самая запись.

Капитан щелкнул кнопкой, и Сидоренко с ужасом услышал, как он выторговывает свои пятьдесят процентов от сбыта найденных наркотиков.

– Но есть и хорошая новость! – Агеев покровительственно похлопал практиканта по плечу. – Дело в том, что в пакете не наркотики, а порошок белого цвета. Например, толченый школьный мел. Так что за преступный сговор отделаешься условным сроком. Но со школой милиции придется расстаться!

– Куда же я пойду, товарищ капитан! Пощади! – Сидоренко рухнул перед Агеевым. – Все для тебя делать буду!

– Так уж и все?

– Все! Сами еще удивитесь, на что ради вас готов буду! Только запись никому не показывайте!

– Разве ж я зверь! – Андрей Данилович покровительственно погладил практиканта по голове. – Для тебя же стараюсь! Кто вас уму-разуму учить станет? Никто… Так дураками и помрете.

* * *

Сквозь проемы прогнившей заводской крыши в дремотный сумрак заброшенного цеха пробивались солнечные лучи, вокруг которых роились тысячи потревоженных пылинок. Они казались бабочками – то призрачно-серебристыми, то ярко красными, как внезапно вспыхнувшее танцующее пламя.

К-красивые… Иван хотел потянуться рукой к сияющему перед собой световому столбу, но не смог. Руки были привязаны к искореженной кабине, а само движение отозвалось во всем теле резаной болью. Отозвавшись на боль, стали просачиваться холодные капли пота, медленно сползая к глазам по запекшийся крови. «Зачем, зачем я здесь?!» Иван удивился, что он еще не уехал с матерью в Пермь, а почему-то заперт в ненавистной немировской коммуналке. Все же кончено!..

– Ты слышал, практикант, – насторожился Агеев. – Никак кто-то на добычу нашу позарился! Решил барахлишком у жмуров разжиться!

Капитан вытащил из кобуры ПМ и пошел вперед с оружием наголо. Несколько шагов – и он вновь зацепился за торчащую скобу. Падая, выстрелил:

– Стоять! Стрелять буду! – Поднялся с заваленного мусором бетонного пола. – Ты видел, Шланг, нападение же было! Из темноты!

– Видел, товарищ капитан! – закивал Сидоренко. – Вам и по ноге прутом железным шарахнули… Как после такого удара кость цела?

– Молоко пить надо, а не всякое дерьмо шипучее, – Агеев вытер ладонью разбитые губы и осторожно провел пальцем во рту. – Из-за этих жмуров чуть зубы не выщелкнул!

– Смотрите, Андрей Данилович! Наши «глухари» на кабине болтаются! – практикант испуганно навел фонарь на лицо Храмова.

– У тебя руки, как у профурсетки перед фраером, трясутся. Ни черта не разглядишь! – Агеев сунул пистолет в кобуру и выхватил у практиканта фонарик. – Какой это глухарь? Вовсю глаза пучит! А вот второй, – капитан посветил на бледное лицо Алешки, – и впрямь уже мумией стал. Только тронь, мигом рассыплется!

– И что же нам теперь делать? – промямлил Сидоренко. – Пакетов-то мы и не взяли…

– Чего не взяли?

– Да пакетов, товарищ капитан, под мусор, – простодушно повторил Сидоренко. – Если мумия рассыплется, куда мы ее паковать станем? А бросить – тоже не бросишь… Вещдок!..

Агеев посветил фонариком в лицо практиканту:

– Давай, охотник за древностями, полезай на кабину. Вещдоки отвязывать надо.

– А как с живым быть? Его тоже отвязывать?

– Поаккуратнее с ним. Раз может говорить, так все дело нам прямо тут начистую и выложит! – Агеев протянул перочинный нож. – Веревку режь аккуратно. Не дай Бог, вены вскроешь. Да предупреди, чтобы мне тело сподручнее принимать.

Ивану почудилось, что по тонким, едва пробивавшимся из-под крыши лучам, к нему соскользнули два светлых лика, окруженных теплым солнечным сиянием.

– Я не готов… – он следил, как расплывавшиеся световые пятна кружатся над ним, переговариваясь друг с другом на неведомом певучем языке. – Мне надо жить, у меня мама тяжело больна…

Неужели ангелы? Совсем как в детских книжках… Иван потянул руки к ускользающим солнечным зайчикам, ощущая, как из холодной, промозглой могилы его уносят сильные и нежные крылья. Вспомнился стишок, который он читал на новогоднем детсадовском утреннике. Тогда на праздник пришли мама и папа – молодые, красивые, счастливые. А он – в костюме Пьеро, с золотым ключиком вместо мандолины – старался произнести для них слова как можно выразительнее:

Кто ты, ангел-голубок?

Ветерок душистый?

Тихой звездочки цветок?

Или снег пушистый?…

Потемнела, смолкла жизнь,

Отлегли заботы…

Милый ангел, покажись!

Ангел, где ты? Кто ты?..

Разбитыми, запекшимися кровью губами, словно молитву, твердил Иван детский стипюк, призвавший ангелов небесных во спасение.

Ангелы ничего не сказали в ответ на молитву, а молча подхватили его и, вырывая из ледяного могильного плена, вознесли ввысь. Сначала – в непроглядную, ночную. Затем – в радужную, наполненную бесчисленными радугами в каждой капле слепого дождя.

Среди заваленных мусором дворов немировских окраин директорский черный BMW казался диковинным зверем, бесшумно пробирающимся к ведомой только ему цели. При виде дорогой, с непроглядными тонированными стеклами машины прохожие опасливо жались к домам.

У крыльца Пронин вышел из машины, учтиво открыл Елизавете Андреевне дверь:

– Благодарю вас за чудесный вечер! Думаю, мы очень скоро научимся понимать друг друга с полуслова! И встречаться станем как можно чаще!

Не то от слащавой улыбки, а может, из-за только что произошедшего насилия, стало тошно. Елизавета Андреевна не удержалась, нагнулась к вспотевшему лицу директора и шепнула: «Ты – жаба…» Затем рассеянно кивнула головой и, прижимая к груди смятый палантин, проскользнула в подъезд.

– Ничего, потаскушечка! В коммуналке сама раком посвищешь. Тогда посмотрим, с какой охотою еще потаскаешься! – бросил Пронин вдогонку. Осмотрелся вокруг. Ни души! Поправил лацканы пиджака. И вальяжно усаживаясь в машину, как бы невзначай посмотрелся в зеркало. «Вот и относись после этого по-человечески к бабам! Каким ты был, Василий Иванович, романтиком, таким и остался!» Распечатав упаковку с жевательной резинкой, отправил в рот пару подушечек, включил магнитолу и, найдя ретро-волну, поехал прочь с мерзкого, запущенного двора.