Через неделю после похорон Саванны, после того, как Фэт попала в клинику, ко мне оттуда приехала женщина — поговорить. Она провела у меня неделю, спала на диване. Это явно не входило в ее обязанности. Я не знаю, оплатил ли это Дэвид, если нет, то я попрошу его это сделать.

Эта женщина сказала, что я могу поговорить с ней о Саванне и о Фэт вместо разговоров с прессой.

Я ответил прямо:

— Это моя вина. Я не защищал ее права.

Я рассказал о матери Фэт, о том, как она ушла. Все это время она даже не давала о себе знать. А ведь события освещались во всех новостях — и ни единого слова от Пэт. Хоть бы какое-то проявление заботы. Я никогда не отрицал, что она много сделала, но и я тоже сделал немало. Я остался с тремя детьми на руках, Фэт тогда было всего полтора года…

Я рассказывал, как замечал, что Фэт растет и из девочки превращается в женщину. О том, как появление возле двери вьетнамского мальчика испугало меня.

Я рассказал о Хайнце и о том, что знал: это Хайнц схватил Сэта в ту ночь, когда Фэт работала, и тряс его, чтобы малыш замолчал, бросал его, чтобы успокоить. Я опасался, что если я расскажу об этом Фэт, то причиню ей невыносимые страдания и заставлю ее высказать все Хайнцу. Я решил, что нужно искать компромисс, потому что в битве между мной и Хайнцем я потеряю Фэт. Она останется с ним.

Так обычно поступают девушки, встречающиеся с молодыми людьми-неудачниками. А я не хотел терять дочь. Я хотел быть ближе к ней. Может, потому, что думал: у меня есть шанс спасти ее, оставаясь рядом с ней. А может, потому, что не смог удержать Пэт и не хотел терять мою девочку.

Я предполагал, о чем Фэт думала в тот день, на утесе, хоть и не понимала, что делает.

Женщина успокаивала меня и говорила, что нет смысла это обсуждать: Фэт была не в себе. Я спросил, не хочет ли она этим сказать, что Фэт безумна. Женщина кивнула и ответила:

— То, что она сделала, — безумие.

Наконец-то кто-то произнес эти слова.

Затем женщина вернулась домой или в свой офис, туда, где ей спокойно работалось, а я опять остался один. Некоторые могут сказать, что я начал пить, и, действительно, я стал пить больше, чем раньше.

Некоторое время я пил каждый вечер. Я начал много курить. Я считаю, это серьезно. Курение убило моего отца, и я помню об этом. Я надеялся, что курение убьет и меня.

Однажды я так напился, что забыл потушить сигарету, и кровать загорелась. Я проснулся и увидел клубы дыма. Я был страшно зол, но не оттого, что мне пришлось все чистить, а потому, что не сгорел вместе с кроватью и домом.

Умом я понимал, что не смогу с этим жить, и принял решение: «Убей себя, Мэд. Только сделай это так, чтобы не травмировать семью, которая и так достаточно настрадалась. Не надо стрелять в себя, можно промахнуться и закончить жизнь, превратившись в овощ. Сделай это медленно, приемлемым способом, как до тебя сотни лет делали все мужчины: кури и пей».

Я не умер. Сейчас мне кажется, что люди не умирают, когда им этого хочется. Эдна говорит, что Бог оберегает людей, потому что любит их. Я сказал, что если это правда, то Он странно проявляет свою любовь. Эдна объяснила, что Бог позволяет подойти к самой бездне и, когда ты уже подходишь к краю, ты можешь сделать шаг назад. Я думаю, что это правда: наступил день, когда я решил, что пью слишком много. Я повесил замок на бар и решил: все, достаточно.

Я хотел вернуться на работу, но давление было слишком сильным. Люди были добры и внимательны ко мне, но всем хотелось знать то, что я не мог объяснить.

Например, одна женщина на работе, поднимаясь вместе со мной в лифте, сказала:

— Я знаю о том, что произошло, мне так жаль. У вашей дочери было помешательство?

И мне хотелось ответить: «Да, ее мать ушла, когда Фэт была ребенком, и я пытался ее воспитывать. Она подцепила Хайнца и старалась стать хорошей матерью, а идиот-муж отправил ее на работу. Фэт могла указать на Хайнца и сказать, что это он нанес травму Сэту, но не сделала этого. Почему? Я не знаю. Страшно, правда? Невозможно ничего доказать».

Социальные работники не помогли Фэт, не поддержали ее. Потом она забеременела и стыдилась этого.

Каждый убеждал Донну-Фей в том, что этого не должно быть. Она не должна иметь детей. «Посмотри, что произошло с первым ребенком. Мы заберем у тебя и этого».

Затем родилась Саванна. Это было такое счастье, но ей не разрешили жить с матерью, и Фэт снова отодвинули в сторону.

Обстоятельства придавили ее, и ей тяжело было это вынести.

Люди спрашивали меня: «О чем она думала?»

Она не думала. Я смотрел на дочь и понимал: она ни о чем не думала.

Но как объяснить все это женщине в лифте?

Мне было тяжело, и я решил уйти с работы. Я уже достиг пенсионного возраста и никогда не хотел работать после шестидесяти.

Поэтому я решил укреплять округ и стал копать траншеи. Не спрашивайте почему. Это позволяло мне чувствовать свое тело: боль в плечах, физические усилия. Пот льется градом. Мне это было необходимо.

Затем я стал укладывать трубы на дно траншеи. Разве могут быть траншеи пустыми? Я прокладывал трубы для оросительной системы. Сверху насыпал дерн. Я сажал деревья. Расчищал дерьмо, которое собиралось годами. Постепенно все преображалось, я шел спать и думал о своих планах на завтра, о том, что нужно достать запчасти для трактора. Прежде я месяцами думал только об одном: Саванна. Саванна. Саванна…

Помню первый день, когда я практически не думал о ней. Я испытал чувство вины. Но полагаю, если бы этого не произошло, то я не сидел бы сейчас за письменным столом и не писал Вам письмо.

Что заставило меня написать Вам?

Ваша честь, в этом письме так много сказано о моей семье — обо мне, о Пэт, Кэт и Блу, — что-то честно, что-то — нет.

Я не знаю, какая семья у Вас, Ваша честь, но если Вы похожи на судей, которых показывают по телевизору, полагаю, что Вы женаты, у Вас взрослые дети, которые уже поучают Вас.

Если Вы моего возраста, то знаете то же, что и я: семья — это единственная ценность в жизни.

Я стал много ездить, но в последнее время это стало сводить меня с ума.

Я заезжаю в боулинг в центре отдыха и слышу, как люди говорят о своих семьях:

— Моя невестка… я не выношу ее. Муж моей матери безнадежен. Мой брат и я были близки, но поссорились и не разговариваем уже несколько лет.

Знаете, что мне хочется им сказать?

— Господи, это же ваши семьи! И если семья что-то значит для вас, помиритесь. Вы можете не видеть друг друга каждый день, но знайте: ваши родные — это все, что у вас есть. Не бросайте их и не позволяйте бросать вас. Придет время, кто-то постучит к вам в дверь. Это будет двоюродный брат, зять, дядя. И он скажет: «Я совершил ужасный поступок. Украл деньги. Подписал фальшивый чек. Изменил жене. Ограбил банк. Соблазнил жену соседа». Вы знаете, что я на это скажу? «Входи. Я постелю постель». Потому что это моя семья.