Отец и братья были с ним откровенны. Неужели он не способен ее контролировать? Да что это за брак такой, куда он годится?..

Кончилось тем, что он потерял способность любить ее. Заниматься с ней любовью. Как мужчина. А ведь он всегда был мужчиной в полном смысле этого слова. И он возненавидел ее и за это тоже. И больше всего — именно за это. Ты высасываешь из мужчины все соки. Внутри ты как мертвая. Не похожа на нормальную женщину. Надеюсь, Господь тебя накажет. И у тебя никогда не будет детей.

Она пыталась возразить. Почему он возненавидел Мэрилин? Ведь он всегда любил Мэрилин. Почему ему так ненавистна эта Девушка Сверху? Такая милая, добрая, умная и славная во всех отношениях девушка. Ну конечно, она сексуальная мечта любого мужчины, но ведь это же комедия, это выглядит смешно! И вообще разве заниматься сексом не смешно? Если, конечно, мужчина тебя при этом не убивает? Девушка Сверху приглашает тебя посмеяться над ней и вместе с ней, но смех этот не жесток, нет. «Я им нравлюсь, потому что во мне нет ни капли иронии. Я не была ранена, потому не могу ранить сама». Человек учится иронизировать и вместе с этим узнает, что такое обида, разочарование и стыд. Но Девушка Сверху вычеркивает из памяти это знание.

Прекрасная Принцесса в образе молодой нью-йоркской девушки середины пятидесятых.

Прекрасная Принцесса без Темного Принца. Нет на свете равного ей мужчины.

Прекрасная Принцесса рекламирует зубную пасту, шампунь, прочие потребительские товары. Это смешно, но вовсе не трагедия, что хорошеньких девушек привлекают к продаже товара. Даже Отто Эсе умудрялся не видеть в том юмора. «Не все же на белом свете Холокост». Лично для нее (так она заявила мистеру Уалдеру, режиссеру) сам факт, что в этом фильме через вымышленную персону «Мэрилин Монро» ей, Норме Джин, удалось распрощаться со многими унизительными представлениями своей молодой жизни, кажется очень значимым. Взглянуть на жизнь как на комедию, а не трагедию — это ведь очень важно для каждого человека.

И вот она наконец, сцена с раздуваемой ветром юбкой! На съемки этой сцены в Нью-Йорке ушло целых четыре часа, по времени это совпало с «кончиной» их брака, но ни одного сантиметра отснятого тогда материала в фильм не вошло. Финальную сцену снимали на студии, в Голливуде, в закрытом павильоне. Никаких толп глазеющих мужчин, никаких полицейских, сдерживающих напор толпы. Сцена с юбкой оказалась игривой и совсем коротенькой. Ничего шокирующего. Ничего такого, что могло бы вызвать кривотолки. Бывший Спортсмен так и не увидел этой сцены, потому что не пошел смотреть фильм. Девушка взвизгивает и смеется, и прихлопывает юбку руками, никаких трусиков не видно — и это все.

— Мисс! Мисс! — прошипел на ухо Норме Джин сидевший рядом одинокий мужчина и, весь согбенный, нервно заерзал в кресле. Норма Джин понимала: эти призывы следует игнорировать, однако все же беспомощно покосилась на него, по-прежнему полагая, что то мог оказаться мистер Хэринг и что он все-таки узнал ее. Однако, вглядевшись в его незрелое, изрытое странными оспинами лицо, влажные мигающие глазки за круглыми стеклами очков, маслянисто блестевший от пота лоб, она поняла, что перед ней совершенно незнакомый человек.

— Мисс… мисс… мисс! — Он пыхтел и задыхался. Он был возбужден. Приподнимал нижнюю часть тела в кресле и лихорадочно работал обеими руками в области паха, под задранным вверх жилетом, прикрываясь полотняной сумкой. И Норма Джин в шоке и отвращении не могла отвести от него глаз, а потом он вдруг тихо застонал, глаза его закатились, за стеклами очков виднелись только белки, и весь ряд сидений содрогнулся. Норма Джин сидела выпрямившись, совершенно парализованная стыдом и смятением. Но разве не то же самое случилось с ней однажды, много лет назад? А может, даже не однажды? И еще она подумала: Разве это он? Мистер Хэринг?.. Быть того не может!.. Согбенный и маленький, словно гном, мужчина пошел еще дальше. Показал ей одну руку, держа так, чтоб больше никто не видел, и на дрожащей ладони и пальцах блестела липкая беловатая жидкость. Норма Джин тихо вскрикнула — от обиды и отвращения. Затем вскочила и бросилась вниз по проходу, слыша, как вслед ей тихонько смеется мужчина, похожий на мистера Хэринга. И этот скрипучий смех смешался с громким и дружным хохотом всего зала.

Мальчик с прыщавыми щечками, стоявший у выхода, увидел Норму Джин, бегущую по проходу, и, разглядев выражение ее лица, удивленно спросил:

— Мэм?.. Что-то не так, мэм?

Норма Джин промчалась мимо него, не обернувшись.

— Нет. Все в порядке. Просто уже поздно.

Был ли то пляж в Венис-Бич? Она знала, что попала именно туда, хотя и не видела ничего.

Что-то странное случилось с глазами. Она терла и терла их кулачками до тех пор, пока не покраснели. Песок в глазах. А над головой — предрассветное небо, и лучи восходящего солнца прорезали и исчертили его яркими отдельными пятнами и полосами. Как будто фрагменты мозаики. Только дай им волю — и никогда уже не собрать вместе. Как же стучит кровь в висках, стучит, трепыхается сердце! Просто ужасно! Похоже, того гляди выпрыгнет наружу, и она будет сжимать его в кулачке, как птичку-колибри.

Я не хотела умирать, я презирала смерть. Я и не думала принимать яд. Господь умирает, если его никто не любит. Но я не Господь. Пусть не любима, но я не умру!

Да, это был Венис-Бич, его ребристый, твердо утоптанный песок. Клочья тумана, напоминающие вуалетки; водоросли, сонно, точно угри, шевелящиеся у кромки воды. И, несмотря на ранний час, здесь уже появился первый серфингист. Странный и молчаливый, как все морские создания, мчался он по волнам, не сводя с нее глаз. Кто-то разорвал лиф ее светло — вишневого шифонового платья, болтались голые груди. Соски твердые, как фруктовые косточки. Волосы встрепанные, распухшие губы растянуты в усмешке; липкий, воняющий бензедрином пот покрывает все тело.

Привет! Позвольте узнать ваше имя? Я Мисс Золотые Мечты. Вы считаете меня красивой, желанной? Думаете, такую можно полюбить? Вас-то я могу полюбить, это я точно знаю.

Сначала она поехала на пирс в Санта-Монике. То было несколько часов назад. В шифоновом платье на голое тело, босоногая, даже без трусиков. Решила покататься на чертовом колесе, купила билет себе и еще — детский. И взяла с собой маленькую девочку. Родители девочки смущенно улыбались и не возражали. Вроде бы они узнали ее, но не были уверены (ведь блондинок в Голливуде пруд пруди). И, катаясь, она стала раскачивать кабинку, и малышка испуганно взвизгивала, прижимаясь к ней. О! О! О! — взлетаем к самому небу! Нет, пьяной она не была. Да вы принюхайтесь к ее дыханию! Свежее, как аромат лимона. И если на руках, в мягкой плоти у локтя, и можно было различить следы уколов, то это не она. Сама она себе ничего не вкалывала. Казалось, отдельные части тела онемели, она их совершенно не чувствовала, словно уплыли куда-то. Запястье, рука, горло — как раз те места, которые сдавливал ее сильный спортивный муж. Своими сильными красивыми пальцами. Много лет назад был у нее один тип, мог заниматься любовью только с ее грудями. Совал свой разбухший трепещущий пенис ей между грудей, потом сдавливал их обеими руками, сжимал между ними пенис и кончал с мучительным всхлипом. И его семя проливалось на Норму Джин, но сама она словно отсутствовала, глаза у нее становились пустыми и невидящими, как камушки. Это совсем не больно. Это быстро кончается. И ты забываешь, сразу же. Она спросила хорошенькую маленькую девчушку, не хочет ли та пожить с ней немного. Пыталась объяснить ее родителям (после катания на чертовом колесе они выглядели почему-то расстроенными), что они смогут навещать свою малышку, когда захотят. И почему так рассердился на нее этот механик, управляющий чертовым колесом? Непонятно!.. Ведь никто не пострадал. И это всего лишь веселая игра! Она сунула ему двадцатидолларовую банкноту, и он тут же успокоился. А маленькая девочка была в полном порядке, вцепилась в руку красивой белокурой женщины и не хотела ее отпускать. Как некогда цеплялась за ее руку другая малышка. Тряпичный тигренок, которого я сшила для Ирины. Он исчез вместе с ней. Куда, куда они подевались?..