А корабль шел. Волны что-то бормотали за переборкой. Скрипели уключины. Трюм был темен, как моя судьба. Как долго может продлиться плавание? А не лучше ли поднять крышку люка и выйти на палубу? Но что я знаю о кормчем?

В широкой части днища, там, где корма, я нащупал амфору. Она была набита песком. А ведь могло быть вино! Нет, хотя бы глоток воды. Сколько еще придется терпеть? Это известно одним лишь богам.

Не знаю, сколько дней и ночей я провел во мраке трюма. Но наступил миг, когда я ощутил толчок, заставивший меня вздрогнуть. Итак, корабль остановил свой бег, причалил к берегу… Но к какому? Долго ли я буду слепцом?

Прижавшись к борту, я старался уловить все звуки. Слева что-то заерзало и заскрипело. Спустили сходни. Плеска якоря я не услыхал. Но явственно донесся звон. Это открывают замки цепей, которыми прикованы к веслам рабы. Я представил себе их искаженные от недавнего напряжения лица, потные лбы, безразличный взгляд. Если гребцов сводят на берег, предстоит длительная стоянка. Рабам дают отдохнуть на твердой земле. Иначе от них не добьешься работы. К тому же кормчие используют гребцов при погрузке. Так делали у нас в Брундизии, хотя и бывали случаи, когда гребцы пытались бежать.

Наконец все стихло. Наверно, все сошли на берег. Надо торопиться. Я приподнял крышку обеими руками и замер. В щель было видно, что нижняя палуба пуста. У борта лежали расстегнутые цепи. Смеркалось. Багровая полоса легла на волны, уходя к противоположному гористому берегу. Видимо, мы находились в огромной бухте. Что же это за место?

Стало темно. Теперь можно рискнуть. Я откинул крышку люка, стараясь не греметь. Руки одеревенели. Стоило немалых усилий подтянуть тело. Колени ощутили влажные доски. Я лег на живот и пополз к корме. Сходни не для меня! Как попал на корабль, так и сойду! Хорошо, что натянута якорная цепь. По ней я скользнул в воду.

Течение было поразительно сильным. Оно уносило в открытое море, и я выплыл к берегу шагах в пятидесяти от корабля. После моря земля качалась под моими ногами. Жажда мучила еще сильнее, чем в трюме. Я напрягал все силы, чтобы не упасть. Прорезая мглу, кое-где мерцали огоньки. Я выбрал огонек наудачу. Босой, в рваной тунике – какое я произведу впечатление на хозяев дома? Но в конце концов можно будет назвать свое имя и объяснить, что попал в беду. Разве латинская речь не лучшая поручительница моего гражданского состояния? А Веррес? Веррес за пределами Сицилии не опасен.

Меня встретил бешеный лай. Собаки почуяли чужого. Открылась дверь, и наружу высунулась рука со светильником, а за нею – трясущаяся голова. Несколько мгновений человек осматривал меня. Не знаю, какое впечатление создалось обо мне у незнакомца, но он, как-то странно крякнув, сказал по-гречески:

– Заходи!

Греки жили в Сицилии, Южной Италии и даже на побережье Африки. Мне надо было сразу спросить, в каком я городе. Но вместо этого я стал довольно бессвязно объяснять, что попал в плен к пиратам и мне удалось бежать, что я родом из Брундизия и там каждый знает меня.

– Не сомневаюсь! – сказал старик, тряся головой.

Я понял, что это болезнь, которую называют трясучкой, а страдающих ею – трясунами.

Вошел раб с подносом. Видимо, он принес не то, что нужно, и хозяин выпроводил его и вскоре явился сам с кувшином молока и лепешкой.

– Судьба изменчива, – сказал старик, пододвигая ко мне кувшин. – Сегодня она вознесет тебя на вершину, а завтра опустит в пропасть. Говорят, что дело дошло до крыс.

– Каких крыс? – сказал я, едва не захлебнувшись.

– Молоко не кислит? – справился хозяин, видимо, не расслышав моего вопроса.

– Нет! – ответил я, вонзая зубы в мягкую лепешку.

– Надо было раньше думать, – назидательно произнес старик. – И Пирр, и Ганнибал тоже пытались. Не вышло! К тому же у вас и слонов нет… Теперь от них отказались.

Я ничего не понимал. Трясун наверняка не в своем уме. Крысы, слоны, Пирр, Ганнибал. Лучше не задавать ему никаких вопросов. Пусть говорит.

Но у меня и не было больше возможности спрашивать. Пришлось отвечать самому.

В таблин ворвались вооруженные воины.

– Дорогой гость, – обратился ко мне грек с издевкой, – кажется, это пришли за тобой.

Я догадался, что трясун послал раба за стражей, а тем временем морочил мне голову крысами и слонами.

– Кто ты? – грозно спросил меня старший из воинов.

– Мое имя Гавий, – отвечал я. – Я римский гражданин.

Легионер расхохотался.

– Вы слышите, ребята, римский гражданин! А тот, кого мы выловили вчера, назвался афинским торговцем, а до него был скифский вождь. Я не удивлюсь, если мы завтра схватим парфянского царя.

– Мне безразлично, кого вы ловили вчера или поймаете завтра, – сказал я резко. – Но я действительно римский гражданин. Меня знает Цезарь.

Это имя не произвело на легионера никакого впечатления, и я подозреваю, что он его никогда не слыхал.

– Какой там Цезарь? – оборвали меня грубо. – Скажи лучше, где плот спрятал.

– Плот? Я прибыл на корабле, из Сиракуз.

– Название корабля, имя кормчего? – выпалил мой мучитель. – Ну! Быстрее! На каком корабле прибыл в Мессану?

Только теперь я понял, где нахожусь. Корабль лишь обогнул остров. Я по-прежнему во владениях Верреса. То, что я принимал за мыс бухты, оказалось берегом Италии. Между мной и Италией – пролив. Вот почему здесь такое сильное течение.

– Ага! Молчишь! – злорадно выдохнул легионер.

Что я мог сказать?

Каждое утро открывалась обитая железом калитка, пропуская «Пастуха». Так мы, узники, называли начальника тюрьмы Фундания Секунда. Это был человек в преклонных летах, с коротко остриженной седой головой. Такая же седая щетина выступала на изрезанном морщинистом лице.

– Ну, как мои овечки? – обращался он к нам с дружелюбием, не соответствовавшим его суровой внешности. – Не разбежались? Раз, два, три… – все пять голов. Афинский купец, скифский князь, фракийский образина, глухая тетеря, римский гражданин.

Он засмеялся беззубым ртом. Этот набор кличек, в ряду которых имелось и мое звание, был действительно смешон.

Тюремщик питал ко мне своего рода слабость. Я охотнее всех выслушивал его притчи, которых он знал бесчисленное множество. Одна из них мне показалась любопытной.

«Было у хозяина сорок овец и пес-молодец.

Убежала одна овца – посадили на цепь молодца».

– Вижу, что ты не из их компании, – сказал мне как-то Пастух, показав на пленных спартаковцев. – И выговор у тебя другой, и обращение. Будь моя воля, я бы тебя выпустил. Но мне приказано: «Вот тебе, Фунданий, пять голов. Стереги!» Хочешь, яблоками угощу? Здешней породы. Таких в твоей Брундизии нет.

– Принеси мне лучше свиток папируса и тростник, – попросил я.