Анна снова взглянула на Тоника и сказала:

— Да?

И в этом вопросительно-утвердительном «да» была радость, вызванная словами Тоника — «в следующий раз».

Под конец любительский оркестр сыграл «Интернационал». Все встали, и каждый, кто умел, запел пролетарский гимн. Это была песнь победившей русской революции. Анна тоже встала. Но слов «Интернационала» она еще не знала.

В десятом часу Богоуш и Тоник пошли проводить обеих девушек. Вечера в Народном доме обычно кончались в начале десятого, чтобы их участники успели вернуться домой, прежде чем запрут парадное, так как иначе приходилось платить привратнику. На улицах было еще людно. Маня снова стала задирой. Громко смеясь, она шла по тротуару мимо сияющих витрин и переливающихся цветными огнями реклам. Элегантные парочки, выходившие из театров и дансингов, неодобрительно оглядывались на нее.

Проводив девушек до Вацлавской площади, Тоник попрощался.

— Приходи к нам опять, товарищ, — сказал он, подавая Анне руку.

Она кивнула с благодарностью.

— Ты ведь редко выходишь из дому, а?

— В семь часов вечера за пивом! — со смехом вставила Маня.

Тоник направился куда-то в сторону узких уличек Старого Места, а обе девушки с Богоушем пошли по Вацлавской площади. Маня еще немного постояла в подъезде со своим возлюбленным, а Анна поднялась наверх. На кухонном столе ей были оставлены холодные сосиски с хлебом, — хозяйка все-таки проявила благородство. Никого из Рубешей Анна в тот вечер уже не видела.

Это был чудесный вечер!

В понедельник Анна стирала в прачечной в полуподвале. Она возилась с бельем в мыльной воде, напевала и предавалась воспоминаниям о воскресном вечере. Эти воспоминания не покидали ее и во вторник, когда она катала и складывала белье.

В следующее воскресенье обе девушки снова отправились в Народный дом и сидели в той же компании. Самодеятельных выступлений на сцене на этот раз не было, но время прошло не хуже. А во вторник вечером, выбежав из парадного с тремя пол-литровыми пивными кружками, Анна увидела, что по тротуару прохаживается Тоник. Кровь бросилась ей в лицо. Тоник проводил Анну до пивной и обратно. В среду он пришел снова, и она немного постояла с ним у парадного. Привратница Дворжакова за это время дважды выходила из своей каморки и с усмешкой поглядывала на них, а когда Анна поднялась наверх, хозяйка подозрительно покосилась на опавшую пену в кружках. В третий раз Анна после ужина сошла вниз уже минут на десять, а потом, потупив взор, попросила хозяйку разрешить ей уходить по вечерам.

— Ага, — сказала та, — вам уже сказали, что вы имеете на это право. Но будьте осмотрительны, Анна. Вы изменились, я уже давно наблюдаю за вами. И вот что я вам скажу: никто не посягает на ваши права, но если вы будете делать только то, что обязаны, то и от меня будете получать только то, что вам полагается.

И хозяйка вышла из кухни, нервно хлопнув дверью. Через минуту там появилась барышня Дадла. Она усмехнулась, заглянула в кухонное зеркальце и взбила волосы на висках.

— Вы его только заарканьте, Анна. Вот выйдем с вами замуж, и шутки в сторону! Мама воспитана в старом духе. Ей хочется, чтобы мы вели себя, как в старые времена, когда девушки вечно сидели дома и вышивали подтяжки и комнатные туфли для дедушек.

Анна даже удивилась, что ее так мало огорчило недовольство хозяйки. Она с детства знала, что ничто в жизни не дается даром, а сердитые слова барыни были недорогой ценой за встречу с Тоником, который уже ждал внизу.

Стояли долгие летние вечера. Тоник и Анна ездили трамваем на Жижков, на заросшие кустарником склоны Виткова к Инвалидному дому или к Еврейским Печам. Для жижковских пролетариев Еврейские Печи — это Королевский заповедник и сад Кинского, их Ницца и Аббация, их отель «Гарни». Еврейскими Печами зовется песчаная пустошь на окраине Праги — унылое место, поросшее бесцветной, истоптанной травой. И все же даже под пальмами Капри и маслинами Бриона не встретишь более пылкой любви, чем здесь. На этой пустоши много больших и малых овражков неизвестного происхождения — то ли их вырыли люди, то ли создала сама природа. В овражках валяются битые горшки, дырявые рукомойники и всякий строительный мусор. Город неудержимо наступает на эту местность, он взял ее в клещи с двух сторон, и его дома уже прорвались на пустошь. Скоро от нее ничего не останется. Но пока над Еврейскими Печами еще расстилается широкий небосвод, не омраченный грязноватыми облаками столицы. В теплые дни женщины предместий выходят сюда отдохнуть на чахлой траве. Они сидят, расстегнув пуговицы ворота, и вяжут чулки, приглядывая за малышами, чтоб они не брали в рот цветных бутылочных осколков. Днем молодежь гоняет здесь футбольный мяч, а ночью воры зарывают свою добычу. По вечерам здесь обнимаются влюбленные с Жижкова, — песчаные овражки заменяют им уютные изолированные комнаты отеля. Из одного овражка не видно, что делается в другом, а вместо освещенного электричеством потолка над ними сияет звездное небо. Вечерами на улицах Жижкова старики рабочие, придя с заводов и фабрик, стоят без пиджаков у порогов своих домов и, покуривая трубки, наблюдают, как к Еврейским Печам устремляются молодые парочки: девушки в свежевыглаженных ситцевых платьях и тщательно умытые парни в чистых воротничках. Старики вынимают изо рта трубки, улыбаются какому-то давнему воспоминанию и говорят: «Ну вот, повел ее на расправу». Ночью полицейские патрули обходят пустошь и светят в лица влюбленным электрическими фонариками.

Анна и Тоник тоже ходили туда. И когда они усаживались в укромном овражке и, взявшись за руки, долго разговаривали и долго молчали, пустошь, называемая Еврейскими Печами, была для них ничуть не хуже, чем будуары и прибрежные рощи из книжек барышни Дадлы.

Здесь Тоник впервые поцеловал Анну крепким, долгим поцелуем, и у Анны закружилась голова; она вздрогнула и прижалась к милому. «Люблю тебя, люблю!» — стонал Джо, прижимая ее к своей мужественной груди…» Нет, Тоник не стонал и ничего не говорил, только Анна прошептала: «Тоничек!»

Так хорошо было рассказывать друг другу о своей жизни. Эти беседы были подобны дуэту скрипки и виолончели или гобоя и охотничьего рога, исполнявших одну мелодию. А еще больше они напоминали игру детей в мяч: лови обеими руками, лови правой, лови левой, теперь хлопни в ладоши и лови, теперь лови с коленки! И мяч летает…

Тоник рассказывал Анне о своем детстве, прошедшем в полуразрушенном домике в Погоржельце. В этой трущобе, где жили четыре вечно