Барбер нападал не только на русских, но и на англичан, на испанцев, но никогда не нападал на американские суда. Так были ли действия Барбера просто разбоем или всё же они были продуманной акцией, направляемой с атлантического побережья Северной Америки, где укрепляющиеся элитарные политики США имели виды на тихоокеанское побережье? Документов о связи Барбера с высшей властью США нет, но таковая связь вполне усматривается логически, так что считать Барбера просто «волком-одиночкой» не приходится.

Фрэнсис Дрейк — «пират её Величества» Елизаветы I — начинал с пиратских экспедиций в Вест-Индию, а в 1788 году адмирал Дрейк фактически командовал английским флотом при разгроме испанской «Непобедимой армады». Барбер был фигурой, конечно, неизмеримо мельче Дрейка, но его системная роль в деле подрыва русских позиций в Северо-Западной Америке была схожа с ролью Дрейка, подрывавшего в своё время позиции Испании в Вест-Индии. Лишь методы у Барбера были окончательно гнусными, зато вполне в духе англосаксов, всегда готовых воевать против «азиатов» руками «азиатов».

С одной стороны, тлинкиты даже без подстрекательств Барбера и ему подобных представляли собой немалую проблему, будучи весьма воинственными. Они конфликтовали не только с русскими, но и с аборигенами Аляски. С другой стороны, с Барбером они ладили и даже союзничали, и тому были вполне очевидные, хотя и печальные причины.

Главный правитель российских колоний Александр Баранов был справедлив, но суров. Главное же, Баранов и вообще русские не платили ни за меха, ни за приязнь и дружество спиртным. А у янки — и у пиратов вроде Барбера, и у торговцев-«бостонцев» — основными меновыми товарами были виски, оружие и боеприпасы, причём всё скверного качества. Так убивались сразу три зайца: первое — задёшево приобретались ценные меха; второе — тлинкиты, спиваясь, оказывались привязанными к янки алкогольной зависимостью и, наконец, третье — последнее по счёту, но не по важности — пристрастившихся к виски и вооружённых огнестрельным оружием индейцев было проще и легче подбивать на вооружённые столкновения с русскими промышленными партиями и на нападения на русские поселения.

В мае — июне 1802 года тлинкитами была атакована Якутатская партия Ивана Кускова — будущего учредителя калифорнийской колонии Форт-Росс, а также почти поголовно вырезана Ситкинская партия партовщика РАК Ивана Урбанова. В сделанной позднее Кириллом Тимофеевичем Хлебниковым «Выписке о несчастных случаях, последовавших в бытность г. Баранова» среди прочих пунктов находим: «1802. В ситихинской партии Урбанова, в то время как взята крепость, убито колошами — 165».

Были захвачены и сожжены русское поселение Михайловское на острове Ситка и Михайловская крепость (крепость Св. Архистратига Михаила), где погибло 20 русских промышленников, 130 алеутов, эскимосы, служившие в РАК, — всего 250 человек. Тлинкиты разграбили и склад РАК.

А 13 июля 1804 года в гавань Св. Павла на острове Кадьяк вошла «Нева» Лисянского. Там Лисянского ожидало письмо А. А. Баранова с просьбой о помощи. Сам Баранов ещё по весне выступил со 120 русскими промышленниками и 800 алеутами на 4 кораблях и 300 байдарах к Ситке — «сворачивать» возникшую негативную ситуацию.

В сентябре силы Баранова и «Нева» соединились у Ситкинского залива и начались непродолжительные военные действия. Вскоре всё завершилось взятием индейской крепости — выстроенной, скорее всего, под влиянием янки, и очередным замирением с тлинкитами. В брошенной крепости осталось около сотни русских ядер, две небольшие пушки, несколько сломанных ружей, до полусотни трупов, и ещё одно, о чём сошедший на берег Лисянский позднее написал так: «…я увидел самое варварское зрелище, которое могло бы даже и жесточайшее сердце привести в содрогание. Полагая, что по голосу младенцев и собак мы можем отыскать их в лесу, ситкинцы предали их всех смерти».

По окончании боёв вместо разорённого Михайловского Барановым был основан Ново-Архангельск с крепостью о шести пушках. Он и стал столицей Русской Америки. Сразу же начались и строительные, и оборонные работы. Пока что приходилось жить, будучи постоянно готовым к отпору враждебным «колошам». Резанов, после прибытия в российские колонии, сообщал в Петербург: «Всюду в проливах выстроили крепости… пушки наши всегда заряжены, везде не только часовые с заряженными ружьями, но и в комнатах у каждого из нас оружие составляет лучшую мебель».

Лишь во второй половине лета 1805 года Лисянский ушёл из Ново-Архангельска курсом на южнокитайский порт Кантон (Гуаньчжоу). С 1757 года это был единственный китайский порт, открытый для иностранной торговли, а экспедиция имела, кроме прочего, и задание установить морскую торговлю с Китаем в дополнение к традиционной сухопутной, которую Россия вела с китайцами через пограничную восточносибирскую Кяхту в Забайкалье.

В Кантон же направлялась из камчатской Петропавловской гавани и «Надежда» Крузенштерна. Она успела раз там уже побывать, потом зайти в японский порт Нагасаки, доставить туда Резанова и из Японии вернуться на Камчатку с Резановым же, о чём — позже.

Между прочим, на Камчатке Крузенштерн оставил часть корабельных орудий, необходимых для отражения налётов американских банд уже и на Камчатку. Русская активность в Тихом океане нравилась янки всё менее, и они начинали вести себя всё более нагло и беззаконно. Оставил Крузенштерн камчатским жителям и запас соли на несколько лет, в чём они терпели жестокую нужду.

В НОЯБРЕ 1805 года оба судна пришли в Кантон… «Надежда» добиралась от Камчатки до Кантона сорок дней, а «Нева» от Ново-Архангельска (Ситки) — намного дольше. Выйдя 21 июня русского стиля из Ситки, она, по донесению главного комиссионера русской кругосветной экспедиции, приказчика РАК Фёдора Ивановича Шемелина, пришла на Кантонский рейд только 22 ноября. И вот об этой задержке надо сказать особо, прямо предоставив слово Шемелину, который 21 декабря 1805 (2 января 1806) года сообщал Главному правлению РАК из Кантона:

«Здесь обязан я донести о «Неве». Она… в 21 число июня отправилась в Кантон, и когда б она прямо стремилась к своему предмету, то в Кантон пришла бы неотменно в августе, и тогда, когда ещё ни одного судна американского не было в приходе здесь с бобрами, и тогда натурально продан был бы груз компании выгоднейшим образом, нежели теперь. Но страсть начальника корабля (то есть Лисянского. — С.К.) к открытию новых земель и островов привела в забвение выгоды компании…»

«Нева», имея на борту 4004 шкуры морских бобров, действительно в Кантон запоздала, и до неё туда пришли три американских корабля. Капитан Адамс привёз 5800 бобров, капитан Трекет — 2800, а капитан Старжел — 5202, причём последний успел всё распродать по 18 пиастров за шкуру.

«Надежда» привезла с Камчатки 414 бобров и 10 000 котиков.

Фёдор Шемелин резонно заключал:

«Суда купеческие совсем не способны к открытиям и не на такой конец должны употребляться; их первая должность есть поспешность и слава, когда, предупредив других, достигнет к своей мете (цели. — С.К.)».

Шемелин был, со своей точки зрения, прав: для заморской торговли скорость судов в видах опередить конкурента оказывается важнейшим качеством. Вспомним гонки «чайных» клиперов, задачей которых было одно — как можно быстрее доставить свой груз в порт назначения. Интересы частной коммерции входили, как видим, в противоречие с государственным интересом, и Русской Америке настоятельно требовалось прямое государственное внимание.