— Хватит, я уже и так пьяный. Зачем я вам это рассказываю… — с силой потер лицо, откинулся на спинку кресла, скосил глаза на Веру и криво улыбнулся: — Продолжать?

— Конечно, — изобразила суховатую улыбку Вера, — мне интересно, как это у вас происходит.

Он улыбнулся шире и отвернулся, немного помолчал и продолжил:

— Я очнулся у нее в каюте, она лечила меня сама. Увидела мою спину, стала расспрашивать. А я за пару дней лечения окончательно потерял голову и выложил ей все — кто я такой, кто мой отец, почему я здесь, что я собираюсь делать дальше. А она сказала, что я дурак и делать мне в Карне нечего, с ней на корабле мне будет намного лучше. Она умела убеждать и я решил попробовать. Когда немного восстановился, мне вернули оружие, мы тренировались вместе, несколько раз ввязывались в стычки с другими пиратами, у меня был опыт абордажного боя, так что все прошло очень весело, мне понравилось. Когда мы сбежали в путешествие с Тедди, мы много воевали в море, эти знания пригодились. Я модифицировал их пушки, переобучил наводчиков, чем заслужил большой почет и уважение, и уже начинал верить, что действительно могу прожить так всю жизнь. Но потом мы столкнулись с караваном из Ридии и я увидел настоящую жизнь пиратов — убийства и грабеж невинных людей. И решил завязывать, это было отвратительно. Сказал госпоже капитану, что не вижу ничего почетного в том, чтобы отбирать с оружием в руках то, что другие честно заработали, это обычный разбой и мародерство, я этим уже занимался, но тогда у меня выбора не было, а сейчас есть. Она спросила, чем же я, такой честный, теперь займусь. Я сказал, что вернусь в страну отца и буду вытаскивать ее из… кризиса. И что буду рад видеть госпожу капитана в своей команде. Она сказала, что я наивен и глуп, и что если жизнь меня ничему не научила в прошлый раз, то она с удовольствием этот урок повторит. Приказала прибить мою руку к бревну и выбросить за борт.

Вера в шоке развернулась к нему, в который раз глупо надеясь, что это у него такое странное чувство юмора, внутри застыл такой холод, что казалось, ее сейчас стошнит ледяной глыбой.

Министр молчал, медленно поднял руку, правую, с философским смирением улыбнулся, бросил короткий взгляд на Веру:

— Она думала, что я правша. А прибивал ее старший помощник, мы успели подружиться, так что он прибил осторожно, кости не сломал. Но мы были слишком далеко от берега, даже мне было сложно доплыть без приключений, это оживленный участок побережья. Меня выловил местный мелкий помещик, не аристократ, но богатый человек. А в империи богатые не аристократы настолько ненавидят аристократов, что я был для него подарком небес.

— Как он узнал? — напряженно спросила Вера.

— Татуировка, — указал большим пальцем за спину министр, — ее делают жрецы храма Золотого Дракона, всем новорожденным цыньянским аристократам, состоящим в прямом родстве с правящей династией. По закону, мне не должны были ее делать, я незаконнорожденный, да и дедушка Ву уже не был императором- солнцем, ему оставили титул "император", но это было не более, чем данью традиции, реальной власти у него не было, после его смерти его дворец стал музеем. Но моя мать в свои шестнадцать лет была потрясающе целеустремленна в своем желании получить идеального сына, она приказала доставить ей жреца из храма Золотого, а когда жрец провел ритуал принятия под Золотое Крыло и сказал ей, что без татуировки мне будет лучше, она сначала предложила ему денег, а когда он их не взял, пригрозила мучительной смертью, если он откажется делать татуировку. Он согласился, но потребовал оставить его наедине со мной, чтобы совершить таинство ритуала. Когда он закончил, мать увидела, что татуировка на спине.

Он замолчал, потянулся за бокалом, увидел, что он пуст, Вера тут же достала бутылку и налила до края.

— Спасибо, — он отпил глоток и чуть улыбнулся Вере, — вы не в курсе, я знаю. Законным наследникам императора-солнца рисуют крылатого дракона на груди. Детям младших жен, у императора-солнца их может быть несколько десятков, рисуют бескрылого на правом плече; детям наложниц, которые теоретически могут наследовать, хотя это вряд ли случится, рисуют такого же бескрылого, но на левом. Внукам правящего императора, будущим наследникам правителей провинций, рисуют либо крылатого, либо бескрылого, это решает жрец на основе своих видений во время ритуала, но всегда на груди. На спине рисовали дракона два раза в истории Цыньянской Империи, оба раза бастардам, оба раза эти бастарды развалили страну и залили кровью полконтинента. Когда моя мать это увидела, она впала в бешенство и приказала казнить жреца. А потом узнала, что снять татуировку может только тот, кто ее наносил. Пыталась подкупить других жрецов, срезать, сжечь кислотой — бесполезно. Я остался с клеймом бастарда на всю жизнь. Человек, который меня полумертвого выловил из моря, упивался своей властью над незаконным потомком императора, как может упиваться только слабый своей властью над сильным. Ему настолько льстило иметь в своем распоряжении опустившегося аристократа, что он не сдал меня властям даже тогда, когда узнал, кто я такой, и что за мою голову увеличили награду в десять раз, это целое состояние, но он им не соблазнился.

Он отпил еще глоток, Вера сидела настолько в шоке, что даже пошевелиться не могла, она боялась услышать продолжение, но еще больше боялась, что он перестанет говорить, как будто то, что озвучено, становится прошлым, а то, о чем он умолчал, продолжает висеть в воздухе, окружая его темной аурой.

"Говорите. Говорите, пожалуйста, дальше."

Он посмотрел на нее, усмехнулся и шепнул:

— Страшно?

Она закрыла глаза и отвернулась, он тихо рассмеялся, почти нежно сказал:

— Вера, я здесь. Живой, здоровый и даже с двумя руками, — она повернулась к нему, он насмешливо показывал ей ладони, сухие, растрескавшиеся, в шрамах, она любила их до безумия, самые идеальные руки в мире.

В глазах расплылась картинка, она опять отвернулась, радуясь, что в комнате темно и он сидит так далеко, можно сделать вид, что ей просто нужно поправить волосы и заодно как бы глаза.

"Кому ты врешь…"

— Я там одну очень важную вещь понял, — расслабленно вздохнул министр, вертя в пальцах бокал, — пока в яме сидел и отказывался от еды. Понял, что вся эта аристократическая спесь, гордость, достоинство… это все имеет смысл только тогда, когда есть зрители. Когда есть люди, которые смотрят на твое поведение и это на них влияет, когда широкие жесты вдохновляют других тоже сделать нечто в этом духе, когда отказ от чего-то недостойного — это политический момент, призванный показать статус и заставить изменить поведение. А когда это просто конфликт интересов двух людей, практически в вакууме, это ничего не значит. Есть я, какая разница, кто я такой. Есть человек, который получает удовольствие от моего унижения или физических мучений, не важно, кто он. Я отказываюсь выполнять его требования и принимать от него пищу — мое право. Он держит меня в яме или пытает — имеет возможность, никто его не остановит. И что дальше? К чему это приведет в итоге? Спасать меня никто не придет — никто не знает, где я и что со мной. Я теряю силы с каждым днем, раны не заживают, отдохнуть не получается. Он получает удовольствие от этого зрелища каждый день, ему не надоедает. Были бы вокруг меня зрители, или какая-то возможность донести свой подвиг до потомков, я мог бы красиво умереть за идею. Хотя что это за идея, это еще один хороший вопрос. Идея превосходства аристократов над не аристократами? Идея, что потомки Дракона ни за что не подчинятся простым смертным? Но итог-то доказывает обратное — ничем я не лучше, потому что я умер, а он — нет. Он еще и удовольствие получит от осознания, что уморил меня. И однажды я с кристальной ясностью понял, что абсолютно реально умру в этой яме, сегодня или через неделю, бесславно и бесполезно, и никто об этом даже не узнает