Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Солнце и ночь
Весь день пишем шпаргалки — гармошками, завитушками, на резиночках, на ногтях. Мери Жемчужная выдвинула тезис:
— Шпаргалки — это метод познания!
— Абсолютно! — подхватила Верочка Корж. — Если сложить все шпаргалки воедино, получится учебник. Можно было бы, конечно, готовиться по учебнику, но как-то не хочется нарушать традиций.
Собираемся в парке на заветной площадке, неподалеку от форума футбольных болельщиков. Спорим, кружимся в надежде, авось чудом занесет сюда решение задач или тексты сочинений.
На последнем уроке Катерина Михайловна явилась классу словно на капитанском мостике.
— Ребята! В эти дни мы все, как один человек, будем особенно деловиты, спокойны и внимательны. Деловитость и спокойствие — наилучшая обстановка для экзаменов.
Элька вскочил и поднял руку:
— Катерина Михайловна, а что такое валидол?
— Я могу объяснить… Но, зачем тебе, Эдик?
— А зачем вы носите валидол с собой в сумочке?
Утром я все смотрю на солнце, как наливается оно летней теплынью, смотрю, пока не заболят глаза, нарочно, чтобы проверить — выдержу или не выдержу.
Достала купальник, не надо ли где отпустить. Тесный, едва надела! Хоть болела зимой, а все равно тесный…
Последние странички дневника, мне и на письма не хватает времени… Хорошо было древним, сиди себе в усадьбе, пиши мемуары или письма кузине в столицу, кузену в Париж; музицируй, разговаривай с попугаем по-французски…
Странно, почему мы, вспоминая о прошлом, видим себя на балах рядом с Татьяной или Онегиным, Вронским, Волконским. Думаем об усадьбе и Париже, а не о крепостных мужиках? Мои деды, например, крепостные, не рауты у них были, а страда. На конюшне их секли, продавали вместе с мертвыми душами.
Спросила об этом Олежку:
— Почему?
— А я всегда думаю: мы ж рабочие из крестьян!
Письмо от тети Клары:
«Слава богу, все благополучно, меньше лекарств и рецептов, больше ясных дней. Часто говорим о тебе, Григорий Павлович винит во всем себя и всех нас: недоглядели. Вот сколько у нас с тобой переживаний. Ну, ничего, теперь все уладится. Так и Григорий Павлович говорит: «Посмотришь — перерастет, человеком станет. Ради бога, напиши ему о себе, напиши хорошо, честно».
Я напишу ему большое, хорошее письмо. Только бы найти нужные слова. И чтобы все — правда.
Еще девятый класс, потом еще год в десятом. Потом, вот как сейчас, открою дверь школы и тогда — жизнь.
Все чаще думаю об этом «тогда».
В окне летнее, ярое солнце.
Что означает слово — ярое?
Мы проходили, но я забыла, и не хочется вспоминать.
Ярое и все!
А вдруг спросят на устном?
Артур давным-давно уехал.
Ничего не написал и не напишет, хоть обещал. Пока не случится чепе — тогда сразу прилетит.
Бродим с Олежкой по аллеям лесопарка. Я его спрашиваю по истории, он меня. Пока не разболится голова.
— Почему ты не рисуешь? — пристаю я к нему. — Смотри, как тут кругом: зеленое, голубое, пестрое. Почему ты не рисуешь, а дудишь на медной трубе?
— Из медных труб состоит оркестр.
— Хочешь, я познакомлю тебя с настоящим художником?
— А как ты узнала, что настоящий?
— Почему раньше художники рисовали все красивое — красивых женщин, цветы, плоды, — а теперь все войну и войну?
— А ты забыла про войну?
— Что значит забыла? Я никогда ее не видела. Я не хочу думать о ней.
— Мы всегда думаем о ней. Даже когда кажется, что не думаем.
Вот так поговорим и разойдемся!
— Пока!
Я знаю, он смотрит мне вслед, а я не оглядываюсь. Не люблю оглядываться, раз ушла, значит ушла. Не люблю вспоминать о тревожном. И сейчас забыла о происшедшем. Происшедшее, значит — прошло! Но все равно, что-то осталось во мне, не хочется быть одной, неприятны слишком шумные ребята, крикливые патефонные пластинки (Олежка так говорит: патефонные, вместо «грамзапись», и я стала так говорить). Что-то непонятное со мной, незнакомое. Как будто уезжаешь в поезде и где-то далеко осталось детство, игрушечная жизнь, витрины «Детского мира».
Бегу в школу по отсыревшей после дождя земле, шпильки туфель вгрузают в глину пустыря, оставляя точечки, — вся наша дорожка исколота шпильками. Так, и бегут они через пустырь в город. Неприятно проходить мимо подъезда, в котором скрывалась от ребят…
Июнь для Егория Крейды выпал денежный, было за что расписаться в платежной ведомости, да и приработок на стороне подвернулся, таких бы месяцев поболее. В голове Крейды уже складывались всяческие планы и выкладки, сколько в кармане зашуршит, сможет ли человек зажить по-человечески. Прикинул, подсчитал, дела свои устраивал: в профком за путевкой метнулся, в очередь на квартиру записался; предупредили его, что, дескать, поработать надобно, старые кадровики ранее его обращались, потерпи, дескать, до следующего строительства.
— Ну, что ж, потерпим. Как положено. А фамилию запиши. Нехай Егорий Крейда по ступенькам поднимается.
Наведался в ателье мод, в магазины, перебирал товар, примеривал, приценивался, присматривался, щупал материал, выбирал для летних дней и на пальто к к осени, загодя. Ничего, имеется товар подходящий, всякие там мули, крепы, ратины, есть из чего Егорию приличный вид выкроить, как подобает истинному джентльмену.
Разведав, насмотрев, побеспокоился о кредите.
Бухгалтер тянул, не подписывал справку, поглядывал на Крейду стеклами бифокальных очков, пускался в рассуждения, то да се, погодим, без того много справок выдали. А счетоводу украдкой шепнул (Крейда услыхал, ухо у него острое, локаторное) предостерегающе:
— Рецидив имеет? Зачем нам на шею брать?
С бухгалтером Крейда кое-как справился, объяснил права и законы, как сам понимал. Дополнительно в профком сбегал, к начальству стукнулся: проверьте, мол, дебиты-кредиты, заработки, поощрения, помогите трудовой личности. День, другой — справка на кредит в кармане.
Но Крейда не только о денежном кредите заботился — купил справочник по всем республикам «Куда пойти учиться», читает-перечитывает. В который техникум заявление подать для заочного завершения образования?
По утрам песни поет. О труде. О труде и любви. На работе с начальством обстоятелен: сделаем, выполним. С товарищами доброжелателен, задушевен. Однако без панибратства. Поможет во всем, посочувствует, компанию готов составить хоть в кости, хоть в карты и выпить не дурак, но все в меру, для поддержания дружественного духа. Словом, осознал человек свою линию.
Следователю Анатолию Саранцеву так и не признался, что видел Роева с Катюшей в машине. Не потому, что