Джо Корр, Малкольм Макларен и Вивьен на Серли-Корт

«Самое необычное воспоминание у меня такое: мы неделю просидели взаперти в квартире и не могли выйти. Как будто мои родители вдруг стали врагами народа номер один… Я осторожно выглядывал из окна и видел всех ребят, с которыми играл, – пакистанцев, уроженцев Вест-Индии и Китая: они смеялись вместе с расистами. Им было весело, когда били наши окна. Тогда-то я и изменился. Стал гораздо разборчивее в выборе товарищей, отличая, кто мои настоящие друзья».

В те годы начиналась мировая слава Вивьен и зарождалась ее будущая империя, а она, живя на Серли-Корт, растила двоих сыновей в основном одна. О ее жизни работающей матери никогда не рассказывали, отчасти потому, что, как недавно заметила Шами Чакрабарти из правозащитной организации «Либерти», «Вивьен – феминистка-практик. Она сама справляется. И не распространяется о том, что ей как женщине пришлось несладко». Также никто не удосужился – хотя это было бы увлекательно – рассказать о том, что в те годы, когда она появлялась на Кингз-Роуд в резиновом комбинезоне, накрасив губы лиловым блеском, или в туфлях на платформе и приподнимающих грудь корсетах, ей приходилось провожать детей в школу и забирать домой – и пытаться преодолеть сопротивление сыновей-подростков, которые отказывались идти с ней по одной стороне улицы. Как бы то ни было, и многих поклонников, и критиков Вивьен привлекает то, что в ее жизни все это было, что она сумела решить противоречащие друг другу задачи: делать карьеру, носить модную одежду и воспитывать детей, и в конечном итоге ей удалось вырастить двух хорошо воспитанных и успешных сыновей, которые, без сомнения, ее обожают. «Вовсе нет, – возражает Вивьен, – я была плохой матерью. Я думала: лучшее, что я могу дать своим детям, – это мои идеи, мои знания, мои открытия, так что я не была сосредоточена на семейной жизни. Не делала того, что делают остальные матери. Не уделяла детям должного внимания, потому что моя работа по большей части не позволяла мне находиться рядом с ними. Я должна была «заниматься модой», потому что в те дни я считала моду чем-то вроде крестового похода. Во времена панков так мне казалось. Нам нужно было дать понять миру, что мы не шутим. Сейчас, как мать и бабушка, я жалею о том времени. Я неправильно расставила приоритеты. Но в то время в моем понимании я делала все, что могла».

Сыновья Вивьен категорически с ней не согласны. «Было ли у меня счастливое детство? Да, – отвечает Бен. – Дело в том, что мы с Джо не просто любили маму, она нам нравилась». «Возьмем, например, панк, – говорит Джо. – Я чувствовал, что тоже в нем участвую, что я на самом деле в центре событий. Мне нравились продавщицы из магазина, мне нравилось, что мама отличается от других, и я был рад находиться в гуще событий. Не помню, чтобы я когда-то оставался в стороне от того, что делала мама». Бен соглашается: «Меня никогда ничто не тревожило, я наслаждался жизнью. Кажется, мы всегда сидели без денег, но с мамой было весело. Мне нравилось, когда в доме работали все ее помощники, когда жужжали швейные машинки и парни из «Ангелов ада» приходили за кожаной одеждой. Нас здорово поддерживали ближайшие родственники – мамины родители. С ранних лет мы много времени проводили с ними. Но вот еще что: помню, мне было лет девять, и я жил у отца, но я поговорил с мамой по телефону, и мы договорились, что она придет повидаться со мной. Я ждал ее, стоя в конце длинной дороги. И вот увидел, что она идет, – километра за полтора. Это Лутон: пластмассовая земля. Вижу ее как сейчас – с осветленными жесткими торчащими волосами. Тогда я подумал: «Ух ты! У меня классная мама. Она не такая, как все в этом дурацком месте». Я просто ее любил».

«Без родителей я бы не справилась, – говорит Вивьен. – Они у меня чудесные. А у нас дома было вот что: кругом коробки с заклепками, плоскогубцы, в углу рулоны с тканью, выкройки, ножницы, образцы. Каждый день приходили швея-ирландка Анне Алли, моя помощница, муж у нее турок, а еще Сид Грин и портной мистер Минтос, байкер Красный Барон и кожевники-скандинавы. В такой обстановке и жили мальчики».

Когда Вивьен с мальчиками переехала в Серли-Корт, Бену было шесть, а Джо – два. Длинный коридор теперь был завален детскими вещами, а с годами и всякими деталями от их общей страсти – велосипедов. Вивьен была и остается барахольщицей, собирающей ткани и вырезки, художественные работы и книги, которые могут вдохновить ее. Малкольма это приводило в ярость, и он иногда угрожал Вивьен, что разгромит дом, потому что каждая двухъярусная кровать и горизонтальная поверхность была задействована для создания одежды или починки велосипедов. «Маме же нужно было место, чтобы творить, – объясняет Бен. – Она часто говорила: «Иди поиграй на улице, я занята». Она все время что-то делала. Но меня, ребенка, это вдохновляло; в конце концов, ведь это очень интересно».

«Никто из родителей ничего не подвергал цензуре ради нас, – вспоминает Джо. – Помню, как-то во времена магазина «SEX» Малкольм принес гирьки для яичек, которые нужно было привязывать к ним и поднимать. Помню, он показывал нам с Беном, как это делается, пробуя, получится у него или нет, прямо там, дома, так мы чуть не умерли со смеху. У нас обоих была форменная истерика, и у мамы тоже».

Вивьен придерживалась свободной манеры воспитания, во многом похожей на то, как ее саму растили в Дербишире: она совершенно неприемлема для нынешних родителей в городах. «Нас воспитывали любителями приключений, – вспоминает Джо, – и мы все время проводили на улице. Как путешественники. Мы с Беном, когда мне было лет десять-двенадцать, самостоятельно отправились во Францию, жили в палатке на пляже. Как только наступало лето, если мы были не у Доры, то Малкольм всегда говорил нам: «Можете пойти на улицу» или, скорее, так: «Сейчас ведь летние каникулы – пусть эти чертовы дети валят из этого чертова дома». Первый раз мы отправились в путешествие одни, когда мне было лет девять, – на велосипедах в Девон, куда к тому времени перебрались наши бабушка с дедушкой. Эту идею подкинул нам Малкольм. Ее одобрили, и мы покатили. Малкольм сказал, что нам непременно нужно туда добраться, и, думаю, мы ехали до Девона дней десять. С собой у нас была палатка. Нас никто не остановил, так мы и ехали, с котомками за спиной. На следующий год мы доехали вдвое быстрее, потому что уже лучше представляли себе, что делать. Так что в детстве у нас было очень много свободы, по крайней мере, на каникулах».

На самом деле Вивьен горит желанием оправдаться тем, что времена были другие и что Дора и Гордон даже с воодушевлением восприняли идею сшить клетчатый флаг, с которым они должны были встречать внуков. Единственный раз, в первую ночь их отсутствия, по телефону позвонила какая-то пара и встревоженно спросила, правду ли говорят мальчики и не сбежали ли они из дома.

Впрочем, Дора и Гордон, на правах дедушки и бабушки принимавшие участие в судьбе мальчиков, не всегда одобряли Вивьен и ее манеру воспитания. «Не настолько, чтобы задуматься о том, не поставить ли в известность власти, – говорит Бен, – но до этого чуть было не дошло. Они ненавидели панк, ненавидели Малкольма. Им не по душе были мамины работы, но саму ее они поддерживали на 100 %. Обычные споры родителей с бабушкой и дедушкой: например, Джо надевал кожаную одежду и футболку с надписью «Killer Rocks» («Убийца отжигает»), и дед говорил ему: «Я не пойду с тобой в таком виде в клуб Королевских ВВС». Конечно, они, Дора и Гордон, не любили Малкольма. По их мнению, то, что делала мама, – возмутительно, в частности протыкать губу на изображении королевы булавкой или через слово произносить «чертов», которое постоянно звучало в их с Малкольмом разговорах. И дед говорил: «Вивьен, я глубоко потрясен, правда, глубоко потрясен, что ты употребляешь такие слова и разрешаешь мальчикам выражаться так же» – но и это было еще ничего. А вот то, что мама поддерживала Ирландскую республиканскую армию… Дедушка был по-настоящему этим шокирован. Так что в некотором смысле все еще было не так плохо. Он не дожил до того момента, когда к маме пришел огромный успех. Он хотел, чтобы она просто могла зарабатывать!»