Когда ей назвали сумму арендной платы за средний зал, Ирина пришла в ужас не столько от ее абсолютной величины, сколько от неуверенности в возможностях кормильца-рюкзака. Столько уже было трат, крупных и мелких, она вытаскивала деньги вслепую, не обращая внимания на остаток. А если не хватит? Дома она долго с отвращением раскладывала на полу на кучки оставшиеся бумажки по достоинствам и радостно отмечала, что хватит, хватит на арендную плату, да еще и останется. Правда, немного, а расходов еще – не приведи Бог!

Ирина загрустила. «Пора бы Аркаше начать зарабатывать», – подумала она и разозлилась. Да что это такое, в самом деле! Она бегает, суетится, организует, между прочим, унижается, а он малюет свои картинки, и дела ему нет до его же собственных проблем. Для этого у него есть жена, а его даже на собственную выставку не вытащить. Все за него сделает любящая жена. Промелькнувшее в мыслях слово «любовь» притормозило и задержалось. За что ты его любишь? Ни за что, просто люблю. Такой ответ теперь не проходит. Ирине надо было знать – за что? Вместо ответа на этот трудный вопрос пришел ответ на вопрос простой: что тебе в нем не нравится? О, многое! Его вялость, апатия, бездействие, неряшливость, пьянство. И еще, и еще… Но она давно знала, что влипла, а значит, надо найти, за что же все-таки? Неужели только за талант?! Она не умела любить мужчину за талант. Любить мужчину за талант – все равно что влюбиться в Северный полюс только за то, что там бывает северное сияние. А полярники любят Север не за это, за что-то другое, Бог знает, за что – им виднее. Я люблю своего мужа за то, что он умеет хорошо рисовать. Чушь! Однако же… Вот взять хотя бы Анну Григорьевну Достоевскую. За что-то ведь любила она своего беспутного, жалкого, беспомощного Федю. Своего талантливого Феденьку. Своего единственного…

Выставка в «Центр-арте» открылась и разочаровала, хотя «товарищи по работе» помогли Ирине с несколькими рекламными плакатами, расклеенными по городу. Но посетителей не было. Вернее сказать, были, но проходили они транзитом через средний зал в малый, где одновременно функционировала экспозиция русских самоцветов. Изредка кто-нибудь из «прохожих» бросит рассеянный взгляд на стены, увешанные полотнами неизвестного художника, и торопится вперед, к истинно прекрасному. Ирина запаниковала и назначила свидание Васе Кусочкову, с которым успела уже близко познакомиться, перейти на «ты» и подружиться настолько, что могла себе позволить язвительные замечания в его адрес. Вася в ответ молчал, ибо нельзя кусать руку, тебя кормящую.

– Вася, – спросила Ирина, – у тебя есть знакомые на телевидении?

– На канале «Культура»? – сразу насторожился Кусочков.

– Не обязательно. Просто нужен хороший репортер, хотя бы из «Новостей». Нужно интервью, или сюжет, или репортаж, но чтоб толково, увлекательно, грамотно, само собой.

– Ты, Ира, как та старуха… – аккуратно начал Кусочков.

– Какая такая старуха? Что еще за новости, Василий?

– Да нет, не в смысле, что вообще старуха. Я про ту, что у разбитого корыта осталась, слишком многого требовала от золотой рыбки.

– Во-первых, я ничего не требую. Во-вторых, в отличие от той старухи, забочусь не о себе, а о талантливом человеке. В-третьих, речь идет не о подарках, за подарки не платят, а я плачу. Так что, дорогой Вася, в нашей истории я не старуха, а как раз та самая золотая рыбка. А ты, если хочешь, можешь называться старухой, пока получаешь от меня хорошую жизнь, а будешь вякать – останешься у разбитого корыта. Понял, дружок?

– Да я ничего, я ведь все, что могу… Что надо-то?

– Вот это другой разговор. Я уже сказала: нужен хороший, опытный, желательно известный телевизионный репортер, который по телевизору поведает миру о живописце Сажине и выставке его бессмертных холстов в «Центр-арте». Срочно!

– Вроде нет у меня таких знакомых, шушера одна.

– А ты подумай, постарайся, потрудись, одним словом. Ты же знаешь, я не люблю рабский труд. Труд должен быть оплачен. За мной не заржавеет.

Эти слова взбодрили, конечно, Кусочкова, но по задумчивости его лица чувствовалось, что работа предстоит не из легких. А кому сейчас легко?

И все-таки Вася Кусочков был необыкновенным человеком. Умел он, Вася Кусочков, пролезать в залитые бетоном щели при условии внушительной и своевременной оплаты. За деньги Вася Кусочков совершил бы все двенадцать подвигов Геракла и отгадал бы все загадки принцессы Турандот. Великим человеком был Вася Кусочков – он самоотверженно любил денежные знаки. Может быть, на таких добрых мо́лодцах и держится вся наша земля-матушка?

Очень скоро Кусочков, усталый, но довольный, возник перед Ириной с клочком бумаги в руке.

– Вот, держи, – сказал он, ликуя. – Позвонишь по этому телефону. Лучшего репортера тебе надыбал. Важный, как индюк, работает только с известными личностями по указанию своего начальства. Но иногда отвлекается, если как следует уговорить. Я прошел все круги ада, прежде чем добился его милостивого согласия. Пока условного. Встретишься с ним и добьешь. Запасись терпением и «бабками», их много потребуется, не обессудь. И цени мой адский труд, – он засмущался и, как всегда в таких случаях, поник головой и заковырял носком землю, ни дать ни взять, скромное застенчивое дитя.

– Оценю, Вася, обязательно, но когда все устроится.

– А если не устроится? Я же работал…

– Получишь меньше, если не выгорит. Отрицательный результат – тоже результат, но менее ценный. Ты согласен со мной?

– Да ладно, – махнул усталой дланью Кусочков…

По телефону голос у Геннадия Степановича был низкий, бархатистый, глубокий, как у оперного «баса», причем непременно народного артиста. Ирина робко представилась, он выдержал небольшую паузу, как бы вспоминая, кто бы это мог быть, потом радостно «вспомнил».

– А-а, Ирина Викторовна, мне много говорили о вас. Нам надо встретиться, сейчас посмотрю в органайзере. Завтра в девятнадцать ноль-ноль вас устроит?

– Конечно.

– Тогда приезжайте ко мне в девятнадцать часов. Записывайте адрес.

– К вам? Куда – к вам?

– Ко мне на квартиру, само собой. Серьезные вопросы в людных местах не решаются.

– Но…

– Вы готовы записывать? Диктую адрес…

Голос был истинным украшением внешнего образа опытного репортера. Он это знал и использовал природное достояние на всю катушку, то понижая, то повышая регистр, то растягивая слова, то сжимая их до эффектных точек, то расцвечивая руладами плавное течение речи. В целом же этот редкий голос совершенно не соответствовал обыкновенной, даже стандартной внешности своего владельца. Геннадий Степанович принял Ирину в пузырящихся на коленях джинсах и простой клетчатой рубашке с распахнутым воротом. На ногах у него были домашние жесткие туфли с примятыми задниками – из того симпатичного обмундирования, что выдают в приемных покоях больниц гражданам, не запасшимся собственными тапочками. Ирине предложены были точно такие же, разумеется, мужского размера. Репортер был среднего роста, средней полноты и среднего возраста, с простым, тоже как бы усредненным лицом, то есть все черты присутствовали и располагались на своих местах – как дешевая мебель, не украшающая комнату, но придающая ей жилой вид.