Уорнер Уотсон, полагая, что дипломатический контингент прибывает самолетом, отправился в аэропорт с букетом для миссис Болен.

Прямо под посольскими апартаментами, в номере 315, миссис Брин раскачивалась на релаксаторе, как на качелях, а муж ее оттачивал речь, которую собирался произнести перед поднятием занавеса. Кто-то посоветовал ему нейтрализовать таящиеся в «Порги и Бесс» возможности для коммунистической пропаганды, подчеркнув, что в ней изображена не сегодняшняя, а давно миновавшая жизнь американских негров, поэтому он добавил фразу: «„Порги и Бесс“ повествует о прошлом. К настоящему она имеет такое же отношение, как к жизни в России при царе».

В номере 223 сидел за машинкой Леонард Лайонс, печатавший черновик заметки о премьере для газеты «Нью-Йорк пост».

«На сцене висели флаги обеих стран, СССР и США, – писал он заранее. – Когда американский флаг вывешивали здесь в предыдущий раз, в Америке было всего 45 штатов. Представитель Министерства культуры специально звонил, узнать, сколько штатов соединено теперь. Вчера главная костюмерша нашила на старый флаг еще три звезды».

Страница кончилась, Лайонс вставил новую, со свежей копиркой, но старую не выбросил, а отнес в уборную и отправил в небытие. По его мнению, уничтожать использованную копирку было вернее, не то советские, а может быть, конкуренты-репортеры выследят ее и выведают, что он написал. Действительно, гостиница кишмя кишела журналистами. Здесь была «Сатердей ивнинг пост» в лице боленовского шурина Чарльза Тейера. Тейер, как и Сульцбергер из «Нью-Йорк таймс» приехали вместе с Боленами. «Сатердей ревью» собиралась направить Гораса Саттона, «Тайм» и «Лайф» уже имели на месте команду журналистов и фотографов, а миссис Ричард О’Молли из московского бюро Ассошиэйтед Пресс на всех парах катила в Ленинград экспрессом «Красная стрела», тем самым, на котором днем раньше прибыл корреспондент Си-би-эс Дан Шорр.

На втором этаже, в номере 111, Шорр, массивный тридцатипятилетний холостяк, одновременно правил рукопись, раскуривал трубку и диктовал по телефону стенографистке в Москву.

– О’кей, вот текст. Шапки сами вставите. Поехали. – И он начал читать с машинописных листов: – «Завтра вечером курсив Порги и Бесс запятая первая американская труппа за всю историю России запятая начнет советские гастроли перед избранной аудиторией в две тысячи двести человек повторяю две тысячи двести в ленинградском Дворце культуры запятая но еще до спектакля негритянские актеры и певцы имели бешеный успех точка Уже самым фактом своего существования шестьдесят исполнителей произвели невероятное впечатление на этот запятая второй по величине город Советского Союза…» Верно ведь, второй?

Шорр еще минут двадцать бубнил в телефон факты и слухи. Длиннющие очереди ленинградцев всю ночь простояли в снегу, чтобы за 60 рублей (15 долларов) купить билеты, которые за углом продаются вдвое-втрое дороже.

– Погоди-ка, какой синоним для черного рынка, чтоб цензуру проехало? О’кей, пиши «за углом».

К концу он говорил:

«Они подарили Ленинграду Рождество запятая какого не было в истории точка До четырех утра шло веселье вокруг елки запятая предоставленной заботливым советским правительством запятая с пением рождественских псалмов и спиричуэлз точка…» Да знаю, знаю, это уже через край. Но я волнуюсь, честное слово, сам видишь. Взаимопроникновение культур и все такое. А вообще-то, знаешь, здесь кайфово. С этими, из «Порги и Бесс», не соскучишься. Как в цирке.

В понедельник утром исполнители собрались во Дворце культуры на генеральную репетицию. Вначале советские собирались ставить спектакль в милом Мариинском театре, но спрос на билеты был такой, что они решили удвоить прибыль и перенесли постановку в громадный Дворец культуры. Дворец, нагромождение грязно-оранжевого бетона, был сляпан в 1930-е годы. Снаружи он напоминает распадающийся супермаркет, а внутри – каток, прежде всего температурой. Но Дэви Бей, как и другие дети из труппы, решили, что это «клевое место», особенно широчайшие кулисы, где были черные ниши для пряток, масса канатов, на которых можно качаться, и суровые рабочие сцены, здоровенные мужчины и еще более здоровенные женщины, которые гладили их по головке, угощали леденцами и называли ласкательным именем «Алышка».

В машине со мной на репетицию ехали два министерских переводчика: мисс Лидия и высокий, представительный юноша по имени Саша. Мисс Лидия, любящая поесть, была вне себя от возбуждения, как будто предвкушала роскошный обед.

– Мы увидим ее, ведь правда? Наконец-то мы увидим эту «Порги – Бесс», – приговаривала она, ерзая на сиденье. И тут я сообразил, что, конечно же, только сейчас мисс Лидия и ее коллеги из министерства наконец-то смогут сами оценить «эту Порги – Бесс» – миф, так давно поглощающий их время и энергию. Даже для Савченко это будет впервые.

По дороге мисс Лидия то и дело с восторгом показывала на афиши спектакля. Часто повторявшаяся фамилия Брин была набрана крупнее и ярче, чем Гершвин, а фамилии отсутствующего копродюсера Блевинса не было вовсе. Накануне в разговоре с Уотсоном миссис Гершвин заметила, что в России имя Гершвина «едет в багажном отделении», на что Уорнер ответил:

– Пойми, Ли, в этот раз главным должен быть Роберт. Он так решил. Ему это просто необходимо.

– Как ты можешь сидеть неподвижно? – осведомилась мисс Лидия у Саши. – Сейчас мы это увидим.

Саша действительно сидел совершенно неподвижно. Вид у него был зеленый, затравленный – и было отчего. Утром Савченко ввел Брина в пике, сообщив, что театральные программки еще в наборе и в ближайшие дни их получить не удастся. Это была настоящая катастрофа: в программках рассказывалось содержание оперы, и Брин боялся, что без них зрители не поймут, что происходит на сцене. Тогда Савченко подсказал решение. Почему бы одному из министерских переводчиков не выходить на сцену перед началом каждого акта и не излагать его содержание? Выбор пал на Сашу.

– Куда я дену ноги? – говорил он, уставившись в одну точку, загипнотизированный страхом сцены. – Как мне говорить, когда у меня в горле пересохло?

– Ты только подумай, какая честь! – успокаивала его мисс Лидия. – Там будут важные персоны. Тебя заметят. Если бы ты был моим сыном, Саша, я бы тобой гордилась.

В затемненном зрительном зале Дворца культуры Саша и мисс Лидия нашли места в четвертом ряду. Я сел позади них, между Савченко и «Джо» Адамовым, которые дружно исследовали свои рты с помощью зубочисток. Остальные человек тридцать русских, выцыганивших приглашения на просмотр, взразброс сидели в первых рядах. Среди них были московские журналисты и фотографы, приехавшие освещать премьеру. В яме оркестр, приглашенный из московского Театра Станиславского, легко и уверенно прогонял увертюру. Дирижер, Александр Смолленс, американец русского происхождения, дирижировавший всеми воплощениями «Порги и Бесс» (в том числе и первым, 1935 года), сказал, что оркестр из Театра Станиславского – шестьдесят первый в его жизни