Но стоит ли быть столь категоричными? Есть виды млекопитающих, на которых половой отбор никаких особенных следов не оставил. Предпочтения самок не смогли наделить обыкновенную крысу сколь-нибудь заметными украшениями. Даже наши ближайшие родичи — шимпанзе — оказались мало этим затронуты: самцы на них чрезвычайно похожи, и их ухаживания, в основном, очень незатейливы. Но давайте не будем сразу отрицать действие полового отбора на людей. В конце концов, мы помешаны на физической привлекательности. Губная помада, ювелирные украшения, тени для глаз, парфюмерия, краски для волос, высокие каблуки — люди так же лгут о своей сексуальной привлекательности и раздувают ее, как любой павлин или шалашник. И, как ясно из этого списка, скорее, мужчины ищут красоту в женщинах, чем наоборот. Возможно, выбор самцов сформировал нас в большей степени, чем выбор самок. Если мы хотим приложить теорию полового отбора к самим себе, то должны понять, как предпочтения мужчин влияли на женские гены. Однако выбор самцов работает по тем же принципам, что и выбор самок. Если хотя бы один пол придирчив, то все последствия теории полового отбора последуют неминуемо. Как станет ясно из следующей главы, вполне возможно — и даже весьма вероятно, — некоторые особенности человеческих тела и психики сформировались под действием именно полового отбора.

Если бы женщин не было, все деньги мира не имели бы значения.

Аристотель Онассис

Власть — абсолютный афродизиак.

Генри Киссинджер

В империи Инков секс был жестко регламентирован. Король-солнце Атауальпа держал по 1500 женщин в каждом из многочисленных «домов девственниц», имевшихся по всему царству. Их отбирали по красоте и редко брали в возрасте старше 8 лет — чтобы гарантировать их нетронутость. Девственницами многие из них оставались недолго, ведь они были наложницами императора. Кроме того, представителю каждого общественного ранга был положен гарем определенного размера. Великие владыки владели более чем 700 женщинами. Правителям было положено по 50 наложниц; главам вассальных народов — по 30; главам провинций в 100 тысяч и более человек — по 20, в 1000 человек — 15, в 500–12, в 100 — восемь. Командирам отрядов в 50 человек полагалось семь женщин, в 10 человек — пять, в пять — три. Это оставляло мало шансов обычному мужчине, вынужденное безбрачие которого должно было сподвигать его на отчаянные поступки — это подтверждается и суровостью наказаний за соблазнение наложницы вышестоящего по рангу. Если человек насиловал женщину императора, то его, а также его жену, детей, родственников, слуг, односельчан и всех его лам убивали, деревню уничтожали, а развалины забрасывали камнями.

В результате Атауальпе и его приближенным в деле воспроизводства принадлежал, как мы сказали бы сегодня, «контрольный пакет». Они систематически обделяли менее привилегированных мужчин, лишая их потомства. Таким образом, многие из инков были детьми власть предержащих.

В западноафриканском королевстве Дагомея все женщины принадлежали королю. Тысячи их содержались в его гареме, а остальных он дозволял брать своим приближенным. В результате, все дагомейские короли были очень плодовиты, а обыкновенные мужчины обычно оставались бездетными. В XIX веке в городе Абомей, согласно свидетельствам его гостей, «трудно было бы найти дагомейца, в чьих жилах не текла бы королевская кровь».

Связь между сексом и властью — сложная{272}.

До сих пор в этой книге я касался людей всего несколько раз и, в основном, лишь косвенно. Это специально. Принципы, о которых я рассказывал, проще проиллюстрировать на тлях, одуванчиках, миксомицетах, дрозофилах, павлинах и морских слонах, чем на одной конкретной обезьяне. Но она точно так же подвержена действию этих принципов. Люди — такие же произведения эволюции, как и слизевики. А революционные изменения во взгляде на эволюцию за последние 20 лет в огромной степени касаются и человечества. Если коротко, то она связана не с выживанием, а с воспроизводством самых приспособленных. Причем, каждое живое существо на Земле является следствием череды исторических войн между паразитами и хозяевами, между разными генами, между представителями одного вида; между представителями одного пола за представителей другого. В этой череде войн были и психологические: их участники оттачивали умение манипулировать сородичами, используя их в своих целях. В такой войне победителей не бывает — успех в одном поколении гарантирует лишь то, что в следующем враги будут готовы сражаться еще яростнее. Жизнь — это сизифов труд, а быстрее других добравшийся до финишной линии обнаруживает, что это — только старт для следующей гонки.

Начнем главу с последовательного переноса логику этих положений на человеческое поведение. Те, кто считают, что это некорректно из-за особой уникальности людей, обычно выдвигают один из двух аргументов. Первый: любые особенности человеческого поведения являются результатом обучения. Второй (и так считают большинство людей): поведение — если бы оно наследовалось, — было бы нелабильно, а оно у нас очень лабильно и способно к адаптации. Первый аргумент — преувеличение, второй — ложь. Мужчина испытывает вожделение не потому, что научился этому у отца, он чувствует голод или злится не потому, что его обучили. Это — человеческая природа. Он родился со способностью чувствовать вожделение, голод и злость. Он научился направлять голод на гамбургеры, злость — на опаздывающие поезда, а вожделение — на женщин (когда это допустимо). Так он «изменил» свою «природу». Наши наследуемые стремления пропитывают все, что мы делаем — и они лабильны. Нет природы, не направленной в определенное русло обучением, как не бывает обучения, игнорирующего природу. Считать иначе — все равно что говорить, будто площадь поля определяется его длиной, но не зависит от ширины. Любое поведение — продукт инстинкта, пропущенного через опыт.

В исследованиях человека все это решительно игнорировалось буквально до самого последнего времени. Даже сейчас большинство антропологов[61]и социологов считают, что эволюционная биология ничего интересного им не скажет. Они убеждены, что, хотя тела людей являются продуктом естественного отбора, их разум и поведение — продукты «культуры». Они не считают последнюю проявлением человеческой природы — скорее, наоборот. Это ограничивает социологов исследованиями межкультурных и индивидуальных различий — и приводит к преувеличению таковых. Меня же больше всего интересуют не различия культур, а общечеловеческие универсалии: грамматический язык, иерархия, романтическая любовь, ревность, длительные парные отношения (в известной степени — брак). Эти обучаемые инстинкты присущи всему нашему виду и являются такими же продуктами эволюции, как глаза и пальцы{273}.

Для мужчин женщины — посредники, передающие их гены в следующее поколение. Для женщин мужчины — источник вещества, которое может превратить их яйцеклетки в эмбрионы. Два пола друг для друга — ценный ресурс, который они стремятся использовать. Вопрос — как? Одна крайность — собирать как можно больше представителей противоположного пола, спариваться с ними, а затем навсегда их покидать — как это делают морские слоны. Другая — найти единственного индивида и разделить с ним все родительские обязанности — как это делают альбатросы. Каждый вид с присущей ему «системой спаривания» попадает в какую-то часть этого спектра. Где же место человека?