Казарин огляделся: он оказался на лестничной площадке заброшенного многоэтажного доходного дома. Снизу гулко доносился чей-то топот, который постепенно удалялся. Болоньевый – больше здесь оказаться некому. Это было ясно как день. Видимо, он спустился с крыши через чердак и следил все это время в пустые глазницы окон за несостоявшимся полетом Артема. А когда увидел, что тому удалось спастись, снова ударился в бега.

Казарин, каждая косточка которого жалобно ныла, нашел в себе силы подняться с колен и тяжело потащился по загаженным лестницам вниз, на звук торопливых шагов удаляющегося беглеца. Он выбрался на улицу и, размахивая руками для равновесия, как пьяный, прошлепал по длинному проходному двору. При этом Артем чуть не сшиб древнюю, как дерьмо динозавра, согбенную старушонку. Обогнув ее по неправильной траектории, Казарин проковылял еще немного – и тут же угодил правой ногой в люк, неплотно прикрытый грязной, расчерченной на клеточки крышкой. Закачался, балансируя на тяжелом чугунном блине, и остро, почти физически ощутил, как многокилограммовый чугун крушит его голень, расплющивает лодыжку и превращает всю правую ногу в мелкий костяной дроб. А затем крышка вновь проворачивается, и он летит в узкий зловонный колодец.

Но спустя мгновение наваждение прошло – и Артем успел выдернуть ногу из-под края крышки за долю секунды до того, как та встала на место. Его конечности разъехались – и он опустился задницей на чугунный блин. Но тут же вскочил, как ошпаренный – металлическая крышка прижгла жопу через штаны лютым холодом. Выругавшись, Казарин потрусил дальше неуклюжей побежкой больной собаки. И неожиданно уперся в тупик.

Пятнистая, словно обоссанная временем стена была искорябана множеством надписей, из которых поддавались прочтению только «Наше дело – не рожать, сунул-вынул – и бежать!» и «КПСС – говно!».

Артем застыл в недоумении, и на него вновь нахлынуло ощущение какой-то шизофренической воландовщины. Беглецу было некуда свернуть в этой тесной кирпичной кишке: если только он не умел летать, то неизбежно уперся бы в эту загаженную стену так же, как и Казарин. Похоже, неуловимый «капюшон» снова непостижимым образом оставил его в дураках. На мгновение он подумал про бабку с клюкой, которую чуть не сшиб с ног – но тут же отмел эту мысль: она была еще более идиотской, чем гипотеза о том, что под темной болоньей беглеца скрывались крылья. Старуха была совершенно настоящей и раза в три ниже этого траханого дьявола в капюшоне. Казарину вдруг живо представилась с треском расползающаяся болоньевая ткань, из-под которой вылезают черные кожистые крылья ночного нетопыря. Его вновь замутило. Артем в отчаянии огляделся – и тут его взгляд упал на крышку люка, в который он только что чуть не загремел всеми костями. Спустя мгновение он все понял.

Главный герой без особой необходимости уничтожает целую вселенную, пугается жутковатой находки и в конце концов оставляет надежду на входе.

Спуск в люк занял у Артема минут пять – хотя, если бы не безумная скачка по следам болоньевого, он бы управился за секунду. Все тело болело, башка кружилась, и «картинка» перед глазами вертелась, как в детстве во время неумеренной езды на карусели.

Вертикальная шахта сменилась горизонтальным лазом – столь узким, что Казарину пришлось идти, пригнувшись, а иногда и вовсе ползти на карачках под свисавшими с потолка железными трубами. Как в подводной лодке, подумалось почему-то ему. Сходство с тонущей подлодкой усиливалось наличием ледяной воды, хлюпавшей под ногами, от которой в момент раскисли старенькие Артемовы ботинки. В некоторых местах ее уровень был по щиколотку, и он недовольно подумал, что это, видимо, не предел. Простуда ему обеспечена железно.

Вскоре Казарину удалось наконец выпрямиться в полный рост. Повсюду из стен туннеля торчали запущенного вида трубы, сикавшие грязью и ржавчиной. Однако пыльные лампочки под потолком горели исправно, хоть и встречались нечасто – на расстоянии нескольких десятков метров друг от друга.

Но вскоре и они исчезли, а Артем очутился в полумраке подземелья. Наконец глаза его привыкли к темноте, и он начал различать на стенах матерные надписи. Все чаще встречался мусор – места эти были явно обитаемыми, хотя Казарин никак не мог взять в толк, кто тут может бывать и зачем. Судя по названиям западных рок-групп, кое-как накорябанным на кирпиче, здесь тусовалась развращенная их тлетворным влиянием советская молодежь. «Темнота – друг молодежи, в темноте не видно рожи», как любит говорить Стрижак.

Даже во мраке здесь зародилась жизнь – маленькие бледные грибы на тонких ножках тянулись вверх, слабо мерцая в потемках фосфоресцирующим свечением.

Вдруг Артем уперся носом в развилку. Тоннель раздваивался, как башка Люцифера, на два больших рога, которые, плавно загибаясь, уходили куда-то в темноту.

Такого подвоха Казарин не ожидал. Он где-то читал, что при неосознанном выборе направления человек в большинстве случаев поворачивает направо. Но Артем бы копейки гнутой не поставил на то, что беглец передвигается неосознанно.

Казарин все-таки шагнул наугад в правый коридор и нашарил в кармане куртки коробок спичек – к счастью, он оказался сухим на ощупь. Артем чиркнул тоненькой хрупкой палочкой, и ее дрожащий огонек выхватил кусок кирпичной кладки. Кладка этого мрачного подземного хода была совсем старая. Его своды были сделаны из кирпича с примесью яичного желтка – явно еще в прошлом веке. На некоторых обглоданных безжалостным временем кирпичах еще можно было разглядеть полустертое клеймо с мечтой любого орнитолога – хищным двуглавым орлом.

Оберегая ладонью от сквозняков слабый огонек, Казарин осторожненько двинулся вперед по тоннелю.

Подземный ход был и вправду зловещим. В самом его начале потолок просел, так что идти тут пришлось осторожно, пригнувшись. Вода здесь по-прежнему доходила Артему до щиколотки. В ботинках мерзко хлюпало. Ногам было холодно и гадко.

По бокам время от времени встречались какие-то ходы-ответвления, но они были настолько темными и подозрительными, что Казарин даже не пытался туда соваться.

Спички нужно было экономить, и большую часть времени Артему пришлось шагать в почти полной темноте. Когда он чиркнул четвертой серной палочкой, то чуть не выронил с перепугу коробок. На сухом участке стены процветала целая колония насекомых. Белых коконов, затянутых липкой даже на вид паутиной, было столько, что за ними почти не видать было красноватую кирпичную кладку. В самом центре паучьего поселения покоилась отрезанная голова очень крупной собаки, с выколотыми глазами и высунутым из пасти невероятно длинным синюшным языком. Из-под черных от запекшейся крови верхних клыков вдруг выполз здоровенный паук. Он начал спускаться по языку как по мосту, но потом передумал, вскарабкался наверх и проворно скрылся в пустой глазнице собачьей башки.

Казарин вскрикнул от боли и выпустил спичку – укус пламени обжег ему пальцы. Догорающая палочка спикировала в самую середину паучьей колонии. Обтягивавшая коконы паутина вспыхнула, осветив набухший водой свод тоннеля. Ближний к Артему кокон лопнул с противным чавканьем – и из него выползла дюжина омерзительных белых паучат.