Мы уже близко, когда я делаю открытие, от которого в жилах стынет кровь. Оказывается, посыльный изменил внешность. Он — женщина. Хвост — фальшивый, а вот длинный, приплюснутый нос — совершенно настоящий. Посыльный — один из шпионов Мадока.

Призрак сует бумагу в карман куртки и не разворачивает ее, пока мы не добираемся до леса, где единственный источник освещения — луна. Однако, едва развернув записку, он как будто каменеет и сжимает ее в кулаке.

— Что там? — спрашиваю я.

Он протягивает листок мне. Слов всего лишь четыре: убей предъявителя этого послания.

— Что это значит? — спрашиваю я. Мне почему-то уже не по себе.

Призрак качает головой.

— Это значит, что Балекин нас подставил. Шевелись. Надо смываться.

Он тянет меня за собой в тень, и мы, крадучись, уходим. Я не говорю Призраку, что посыльная, похоже, работала на Мадока, и пытаюсь сама сложить пазл. Вот только деталей слишком мало.

Какое отношение к коронации имеет убийство Лириопы?

Какое отношение ко всему этому имеет Мадок? Могла ли его шпионка быть двойным агентом и работать не только на него, но и на Балекина? И если да, значит ли это, что она крала информацию из моего дома?

— Кто-то пытается отвлечь нас, — говорит Призрак. — Чтобы успеть приготовить западню. Будь завтра начеку.

Никаких особенных распоряжений он не дает и не приказывает прекратить прием ядов. Ничего нового, все по-прежнему, и он только ведет меня домой, чтобы я успела хоть чуточку вздремнуть после рассвета. Мы уже расстаемся, когда мной овладевает сильнейшее желание остановиться и отдаться на его милость. Сказать, что я совершила нечто ужасное, и попросить помочь с телом.

Но нам всем хочется глупостей, и это еще не значит, что мы должны их совершать.

* * *

Хороню Валериана возле конюшен, но за выгоном, чтобы даже самые плотоядные из острозубых лошадок Мадока не добрались до трупа.

Похоронить тело не так-то просто. Особенно трудно это сделать так, чтобы никто из слуг ничего не заметил. Для начала я выкатываю Валериана на балкон и сталкиваю на кусты под ним. Потом, имея в своем распоряжении только одну руку, тащу подальше от дома.

К тому времени когда я добираюсь до выбранного травянистого участка, пот льет с меня ручьем и сил не осталось совсем. Разбуженные птицы громко перекликаются под светлеющим небом.

Хочется лечь и лежать.

Но надо еще копать.

* * *

На следующий день, после полудня, меня, полусонную, раскрашивают, завивают, всовывают в корсет и затягивают. Одно зеленое ухо Мадока украшают тремя золотыми сережками, а на пальцы надевают длинные золотые когти. Рядом с ним Ориана выглядит цветущей розой — на шее у нее ожерелье из необработанных изумрудов, такое массивное, что вполне может рассматриваться как доспехи.

У себя в комнате снимаю повязку. Рана выглядит хуже, чем я надеялась: влажная и липкая, а не сухая и покрытая коркой. Да еще и рука распухла. Пользуюсь наконец советом Дайна и иду в кухню за мхом. Промываю рану и заново ее перевязываю. Я не планировала надевать на коронацию перчатки, но ничего другого не остается. Порывшись в ящиках, нахожу синюю пару. Представляю, как сегодня вечером Локк будет держать меня за руки, кружить у холма. Надеюсь, мне удастся сдержаться и не скривить гримасу, если он сожмет мою ладонь. И я никогда не подам виду, что знаю, куда подевался Валериан. Как бы сильно я ни нравилась Локку, ему вряд ли доставит удовольствие целоваться с той, которая отправила его друга в мир иной.

В зале все носятся туда-сюда в поисках каких-то мелочей, отсутствие которых обнаружилось в последний момент. Вивьен перебирает содержимое моего ящичка с украшениями, но так и не находит ничего, что подошло бы к ее платью.

— Ты и вправду едешь с нами, — говорю я. — Мадок будет потрясен.

На шее у меня чокер, скрывающий синяки от пальцев Валериана. Вивьен опускается на колени и роется в куче сережек. В какой-то момент я с ужасом представляю, как она заглядывает под кровать и видит оставшееся пятно крови, которое я забыла стереть. Мне так неспокойно, что даже не реагирую на ее улыбку.

— Люблю ставить всех на уши. А еще хочу посплетничать с принцессой Рией и посмотреть этот спектакль с участием стольких правителей из самых дальних уголков Фейриленде. Но больше всего мне хочется познакомиться с загадочным кавалером Тарин и узнать, что думает о его предложении Мадок. У тебя есть хоть какое-то предположение на этот счет? — Закрутившись в суете последних дней, я почти совсем забыла о нем.

— Ни малейшего. А у тебя? — Она находит то, что ищет, — переливчатый серый лабрадорит, подаренный мне на шестнадцатилетие Тарин. Изготовлен каким-то гоблином-медником и обменен на три поцелуя. В свободную минутку я снова и снова спрашиваю себя, кто бы мог попросить ее руки. Вспоминаю, как Кардан, отведя Тарин в сторонку, довел ее до слез. Думаю о гадкой ухмылке Валериана. Как она толкнула меня, когда я сказала что-то насчет Балекина. Хотя в отношении последнего я почти уверена, что это не он. От всех этих мыслей голова идет кругом, хочется растянуться на кровати и закрыть глаза. Только бы никто из них. Пусть это будет какой-то симпатичный незнакомец.

Вспоминаю ее обращенные ко мне слова: «Думаю, он бы тебе понравился».

Поворачиваюсь к Виви и уже собираюсь взяться за составление списка возможных претендентов, когда в комнату входит Мадок. В руке у него изящный клинок в серебряных ножнах.

— Вивьен, — говорит он и слегка наклоняет голову, — ты не оставишь нас с Джуд на минутку?

— Конечно, папа. — Она делает едва заметное ударение на втором слове и выходит с моими сережками.

Мадок неловко откашливается и протягивает мне клинок в серебряных ножнах. Гарда и головка эфеса просты и элегантны. На лезвии, вдоль желобка, едва заметный узор виноградной лозы.

— Хотел бы, чтобы ты надела это сегодня. Это подарок.

По-моему, я даже тихонько ахнула. Очень, очень, очень симпатичный меч.

— Ты так прилежно занималась, что теперь я не сомневаюсь: он должен быть твоим. Мастер назвал его Закатом, но, конечно, ты можешь дать любое другое имя или не давать никакого. Говорят, он приносит владельцу удачу, но ведь такое говорят о каждом мече? Этот — что-то вроде семейной ценности.

На память приходят слова Орианы: «Должно быть, он очень любил вашу мать. Он без ума от вас».

— А как же Оук? — спрашиваю я. — Что, если он пожелает этот клинок?

Мадок позволяет себе сдержанную улыбку.

— Ты его хочешь?

— Да. — Ничего другого я сказать не могу. Вынимаю меч из ножен и чувствую, что он как будто сделан специально для меня. Балансировка идеальная. — Да. Конечно, хочу.

— Это хорошо, потому что меч твой по праву и выкован для меня твоим отцом, Джастином Дуарте. Он же и дал ему имя.