Часа за два до рассвета отчалили мы от своего берега. Впрочем, какой он свой, но – все же… Тихо гребем. Нельзя всплеска допустить. Как на ночной острожной рыбалке, чтоб рыбу дремлющую не спугнуть. Подгребли – и во вражеский окоп. Никого. Кумекаю, нужно ли атаковать вправо и влево, расширяя плацдарм? И так хорошо, и эдак. Только совсем малость оказалось времени на сомнения: наблюдатель, которого я выставил, шмыгнул ко мне и тревожно так шепчет:

– Идут! Много.

Вот теперь действовать надо. Стремительно. По одному отделению в бока, отбивать атаки по траншее справа и слева, два отделения, с пулеметами – встречать фрицев. Понимал, что очень жарко будет, но похвалил себя: опередили мы немцев, вовремя заняв траншею. Теперь остановить их нужно. До последнего стоять. В общем, пока подмога не подоспеет. Иначе – пустопорожние жертвы…

Вновь сделал паузу. Руководитель муниципалитета стакан воды подносит, как принято, чтоб оратор промочил горло, но он-то – не оратор. У него не горло пересохло, он не мог найти слова, чтобы передать те чувства, которые захватили тогда не только его, но и подчиненных…

– Шепчет мне командир отделения: «Дети шагают. Дети. Рука не поднимется…»

И в самом деле дети. Гитлерюгенд. Тогда еще неведомое нам слово. Незнаком и их фанатизм. Шли на смерть, словно в оловянных солдатиков играли. Пулеметчик, как понял, первую очередь пустил выше голов мальчишечьих, чтоб, пугнув, остановить спешивших занять указанное им место. Не тут-то было! Юнцы рванулись вперед с криками «хайль Гитлер!». Стрелять даже стали, гаденыши, из автоматов. Что нам оставалось делать?

Повезло все же, они, как я сказал, во весь рост бегут, а не сообразили залечь – и по-пластунски. В общем, повернули юнцы в конце концов к нам спины, но тут с боков немцы навалились. Благо траншея не слишком широкая, большими силами сразу не ударишь, но эти фрицы в окопах – вояки опытные. И гранаты ловко бросали, и автоматы ихние не бесцельно очередили. Нет, не продержаться бы нам полчаса, тем более, как я понимал, юнцов заменят кадровыми солдатами, ибо немецкие офицеры не тупоумные…

Только и наши командиры не без царя в голове. Целый взвод разведроты выпрыгивает из лодок! Командир взвода старший лейтенант докладывает, что в мое распоряжение прибыл. Приказывай, говорит. Сила, говорит, теперь у нас, стало быть, не обороняться, а наступать нужно. Пока плыли, говорит, подумал я со взводом с тыла ударить. Обрадовался я. Условились так: два отделения, пока юнцов не успели сменить, вправо, два отделения влево обходят с тыла, насколько возможно, хотя бы метров на полсотни, и в траншею, на головы фрицев, которые все силы устремили на нас, чтобы сбросить в реку. Очень удачный маневр. А тут вся рота гребет. Хочешь или нет, а закричишь «ура!».

Потом выяснилось, что взвод разведчиков ротный выслал на свой страх и риск, и лишь когда он прогреб до половины Шпрее, испросил разрешения послать нам помощь. А через пару минут ему приказали начать переправу всей роты, предупредив, чтобы плавсредства тут же возвращал, ибо начнет переправу на плацдарм наш полк. Задача роты – максимально расширить плацдарм для высадки полка.

Удачно мы справились с задачей. Метров триста очистили, а полк вообще основательно потеснил фрицев, и добрый плацдарм получился к рассвету, когда начала переправу дивизия…

И уж когда, казалось, остался я цел и невредим в той мясорубке, осколок от разорвавшейся гранаты, угодил мне под колено. Связки, как оказалось, перебил. Стало быть, рейхстага не видеть мне. А жаль… К тому же – гангрена-злодейка вцепилась… В далекий тыловой госпиталь меня увезли. Там и вручили второй орден Славы, сообщив при этом, что ротный получил золотую звезду Героя Советского Союза. Заслуженно, на мой взгляд, награжден. Не прими он самовольного решения, вряд ли я теперь обо всем этом рассказывал бы вам. Весь взвод на том немецком берегу остался бы…

Меня тут же переместили из общей палаты в двухместную. Два ордена Славы, почет. В палате – подполковник из пограничников. Он и сосватал меня на границу. До самой демобилизации моего года я служил в погранвойсках. И не просто служил. Продолжал воевать. С прихвостнями фашистов, бандеровцами. Не менее опасно, чем на фронте, даже иной раз опасней. Но о тех операциях, если сложится, я расскажу вам в другой раз. А сейчас, извините, очень устал. Поймите, мне не двадцать пять и даже не шестьдесят…

Минута тишины, затем – взрыв аплодисментов, от которых, казалось, взлетит потолок.

– Поберегите ладони! Будет еще повод похлопать. После сообщения начальника заставы. Ему слово.

– Не мое слово, – подойдя к микрофону, заговорил капитан Ильин, – а слово всего коллектива нашего подразделения. Общее собрание единогласно решило считать героя-ветерана отцом заставы!

Прав оказался глава муниципалитета: вволю теперь можно выказать свой восторг. Но начальник поднял руку, предлагая дослушать его:

– Берем ветерана и его жену на полное довольствие, твердо заверяя, что его мудрые советы станем воспринимать как родительские! Двухкомнатная квартира для них приготовлена.

Чувство благодарности захлестнули Илью Петровича, он видел, как довольна Марфуша, но в то же время понимал, что остаться жить при заставе он пока не сможет. Уйма вопросов, которые следует решить в родном селе, а их с Марфушей слово там не станет лишним. Он и она, по сути дела, заварили кашу, а расхлебывают пусть другие? Нет, на такое он не согласится! Хотя плохо ли успокоиться на старости лет? Не знал он сейчас, как поступить: поблагодарить ли начальника с низким поклоном, объяснить ли, что мешает им воспользоваться столь благородным жестом? А время требовало быстрого ответа. И, как обычно в сложных жизненных перипетиях, Илья Петрович нашел выход: объясниться после, а сейчас – поблагодарить и торжественно согласиться. Он поднялся со стула, встала и Марфа. Он низко поклонился, поклонилась и она.

Когда зал чуточку успокоился, глава муниципалитета объявил:

– Теперь – торжественный прием по русскому обычаю!

Почти неделю не знали гости покоя. После муниципального приема отправились в гости к ветеранам, коих в селе оказалось шесть человек. Они не пограничники. Десантник, артиллерист, танкист, остальные из матушки-пехоты, но фронтовики все едины – герои. К ним примкнули и уволенные в так называемую «хрущевскую оттепель». На посиделках после нескольких рюмок развязывались языки, и, что характерно, фронтовики вспоминали не те сражения, где фашистские солдаты получали добрые зуботычины, а бои, где им самим приходилось туго.

Десантник припомнил, как их выбросили в немецкий тыл, чтобы облегчили они форсирование Днепра. Утечка случилась, либо командиры фашистских войск предвидели подобный маневр, только вышло не по плану. Зенитчики явно готовы были к встрече самолетов, такой плотный огонь открыли, что десантников летчики стали сбрасывать не в заданных квадратах. Получились разрозненные группы, а не единый мощный кулак.

– Человек пятнадцать нас сгруппировалось поначалу, – рассказывал ветеран. – Что делать? Искать штаб или действовать на свой страх и риск? Решили: бить фрицев, на лесных дорогах устраивая засады. Пара засад удалась. Боеприпасов немецких девать некуда. И оружия. Но потом фашисты начали охоту на нас, а мы на них. Были жертвы, признаюсь, но немчура вдесятеро больше теряла. Вскоре партизаны на нас вышли. У них связь с Большой землей была налажена, вот они и получили задание привлечь к диверсионной работе десантников. Ближе всех наша группа, уже более тридцати человек собралось. Вот тут мы развернулись! Скажу одно: всех, оставшихся в живых, наградили орденами. Не медалями – орденами! Мне вручили орден Ленина.