Наумович Рабинович, 1859–1916) обращается к Толстому с просьбой принять участие в сборнике, задуманном в помощь пострадавшим евреям (им должна была пойти выручка с продаж). В своем первом письме он называет Толстого «Великим Писателем Земли Русской», а сам представляется «народным бытописателем», уже двадцать лет пишущим на «еврейском разговорном наречии», то есть идише, под псевдонимом «Шалем-Алехем»[622].

27 апреля 1903.

Глубокоуважаемый Лев Николаевич!

<…> Автор этих строк имеет честь не только принадлежать к этому вечно гонимому, бесправному, презираемому, но по-своему великому народу, но быть скромным выразителем его чувств, мыслей и идеалов. <…> Мне поручено составить Сборник в пользу пострадавших от кишиневского погрома. В Сборнике участвуют лучшие еврейские силы. Чтобы обеспечить Сборнику успех, я осмеливаюсь просить Вас, Великий Писатель Земли Русской, дать нам что-нибудь, ну хотя бы письмо утешительного свойства. <…> Ваше письмо я берусь перевести на еврейский (народный) язык, которого люди знающие считают меня одним из лучших стилистов[623].

Прежде Толстой ни разу не слышал ни имени Соломона Рабиновича, ни его литературного псевдонима. И это неудивительно: в первые годы XX века Шолом-Алейхем был малоизвестен за пределами еврейской читающей аудитории. Его прорыв к русскому читателю произойдет позже, в 1910 году, когда московское издательство «Современные проблемы» приступит к выпуску первого собрания сочинений писателя на русском языке (1910–1913)[624].

Через несколько дней, а именно 6 мая 1903 года, Толстой, который уже высказал кратко свое мнение о произошедшем в Кишиневе[625], решает откликнуться на просьбу:

Соломон Наумович,

Ужасное совершенное в Кишиневе злодеяние болезненно поразило меня. <…>

Я очень рад буду содействовать вашему сборнику и постараюсь написать что-либо, соответствующее обстоятельствам.

К сожалению, то, что я имею сказать, а именно, что виновник не только кишиневских ужасов, но всего того разлада, который поселяется в некоторой малой части – и не народной – русского населения – одно правительство. К сожалению, этого-то я не могу сказать в русском легальном издании[626].

10 мая Шолом-Алейхем благодарит Толстого – и за то, что он принял приглашение участвовать в сборнике, и за теплые слова – и просит его выслать текст как можно скорее или хотя бы сообщить, когда примерно он будет готов, чтобы заранее организовать подписку на «еврейский сборник»[627]. Однако 11 июля Шолом-Алейхем вынужден снова писать Толстому, повторяя от имени всех русских евреев просьбу почтить их каким-нибудь сочинением: рассказом, статьей, письмом или заметкой[628]; затем, 24 июля, в качестве составителя сборника он еще раз напоминает об этом Толстому:

…все грамотное еврейство – а какой еврей неграмотен по-еврейски? – с нетерпением ждет и надеется услышать авторитетное слово величайшего писателя и человека, впервые переведенное с рукописи и специально предназначенное и для доброго дела, и для симпатичного издания[629].

28 июля Толстой поручает М. А. Маклаковой[630] написать «Рабиновичу» и узнать, не слишком ли он опаздывает с отправкой текстов[631]. В своем ответе от 3 августа 1903 года Шолом-Алейхем сообщает ей, что издатель согласился сдвинуть срок сдачи в типографию на месяц, и добавляет:

Таким образом, имея в своем распоряжении целый месяц времени, мы надеемся, что Граф может окончить свою работу. Если бы, паче чаяния, понадобилось Графу еще несколько дней, то остановки не будет, потому что без этой обещанной статьи выпуск нашей книги совершенно немыслим. Благоволите немедленно сообщить мнение Графа об этом сроке[632].

Первоначально Толстой собирался отдать для публикации в «еврейском сборнике» рассказ «После бала», который на тот момент еще не был окончен[633], однако затем по причинам, которые нам неизвестны, одарил сборник тремя сказками, сочиненными специально по этому случаю[634]. 9 августа он извещает об этом Владимира Черткова: «Написал я за это время три сказки, кот[орые] отдал в еврейский сборник в пользу пострадавших в Кишиневе, и списки пришлю вам. Сказки плохи. Но надо было освободиться от них»[635]. Чертков с радостью воспринимает известие, сразу же усмотрев в нем практическую пользу для своего издательства:

Меня поэтому особенно обрадовало ваше сообщение, что вы написали две сказки и рассказ. Это очень своевременно в смысле нового оживления интереса читателя во всех ваших писаниях. Кроме того, для наших английских изданий «Free Age Press» это настоящий «Godsend»; т[ак] к[ак], с тех пор как Моод отнял от нас печатания «Resurrection», доставлявшего нам ИЗ всей нашей выручки, нам материально очень трудно приходится[636].

20 августа Толстой отправил Шолом-Алейхему две первые сказки – «Ассирийский царь Асархадон» и «Три вопроса»[637], – а затем, два дня спустя, и третью: «Труд, смерть и болезнь»[638]. На самом деле была еще и четвертая, «Das bist du»[639], но ее Шолом-Алейхем предпочел не включать в сборник, поскольку счел это

не только бесполезным, но совершенно лишним, могущим вызвать в уме простого человека смешение понятий и тупое недоумение. Сказка Ваша («Ассархадон»), воплотившая в себе идею «Das bist du», облечена Вами в столь прекрасные образы, что прямо жаль портить цельность впечатления у незатейливого читателя[640].

И действительно, текст «Das bist du» в сборник не вошел[641].

Между тем Шолом-Алейхем времени не терял: он перевел три текста на идиш и в этом же письме от 25 августа заверил Толстого в несомненном качестве своей работы, уведомив его:

А что я передал их мастерски, в этом я смело Вас могу уверить. Я совсем иначе понимаю слово «перевод». Сохраняя смысл, дух и буквальное содержание Ваших сказок, я постарался сообщить им красоту, свойственную нашему народному, до чрезвычайности простому и, вместе с тем, образному языку. // в этих видах мне пришлось в некоторых местах поступиться выражениями в оригинале, заменяя их сочными, чисто еврейскими выражениями и оборотами речи. <…>

В общем, я должен Вам сказать, что в переводе «Сказки» вышли так, как будто Вы их написали по-еврейски. Никаких следов перевода в их не заметно[642].

Тем временем 24 августа Толстой по сложившейся традиции выслал три сказки и Черткову[643]. И действительно, копии всего, что он писал, – художественных произведений и статей, черновиков и аннотаций, биографических документов, писем, дневниковых записей и прочего, – отправлялись Черткову, который с 1897 года жил в изгнании в Лондоне. Попав в руки к Черткову, эти тексты находили разное применение, но сначала тщательным образом