Она была одета так, словно подготовилась ко всему, — в габардиновый комбинезон с закатанными до колен штанинами, но при этом в своих обычных доспехах из украшений.

— У меня куча дел.

— Соли, это важно. Называешь себя мексиканцем, а сам ни разу не видел пирамиды Теотиуакана.

— А еще я не крутил романы со всей мексиканской элитой. Гражданин из меня никудышный.

— Послушай, нам с тобой есть о чем поговорить.

— Верно. Но едва ли получится.

— Я оставила «родстер» на Альенде. Поедем вдвоем. Поведу я, не Сезар. Может, хватит вредничать?

— Простите, Фрида, но у меня тут огромный окунь. Славный малый, жаль только, отказывается самостоятельно сбросить чешую и нырнуть в соус из помидоров и каперсов. Сегодня званый ужин. Соберутся двенадцать человек, чтобы послушать статью Диего, Льва и мистера Бретона. Напоминаю на всякий случай, вдруг вы забыли.

— Да пусть на их статью хоть птицы гадят, мне наплевать. А окунем займется Перпетуя. Зря ты думаешь, что без тебя нельзя обойтись.

— Вы меня увольняете?

— Да, черт возьми, если это нужно, чтобы ты составил мне компанию. Ну ладно, я пока покурю, а ты решай.

Она прислонилась к стене и закурила сигарету прямо на виду у мужчин, если бы те потрудились выглянуть из окна кабинета Льва. В некоторых вопросах тот на удивление старомоден; так, он уверен, что женщина не должна курить. Еще на дух не переносит дам в брюках. А Фрида сегодня как с цепи сорвалась.

— Дело вот в чем, — она покосилась на окно кабинета и выдохнула струйку дыма, — помнишь Гамио? Приятеля Диего, профессора какой-то древней чепухи, который раскапывает пирамиды. Так вот, он утверждает, будто нашел какую-то диковину.

— Вы так взволнованы, что сесть с вами в машину было бы самоубийством.

— Ну и прекрасно, оставайся с Диего, Стариком и месье Поэтом с Львиной Гривой, настолько самовлюбленным, что меня так и тянет нассать ему в стакан. Тебе наверняка понравится их Манифест революционного искусства для pindonga[156]«Партизан ревью»[157].

— Я и так знаю, о чем он. Я же его печатал.

— И о чем же? — внезапно заинтересовалась она. Наверно, Фриде не дали его прочесть. Но летать на трапеции между Диего и Фридой рискованно — можно разбиться. Осторожность не помешает.

— В основном там осуждаются ограничения творчества, введенные Сталиным в революционном государстве. Ничего нового. Мне казалось, Диего вам об этом рассказывал.

— Супруги господ Бретона, Троцкого и Риверы в этой исторической дискуссии не участвуют. С тех пор как объявился этот паразит-поэт, у мужчин образовался свой кружок.

— Ваша правда. Это заметно.

Фрида поджала губы:

— Хорошо хоть, Жаклин[158]не прочь покурить и посплетничать. Иначе на озере Пацкуаро[159]мы бы умерли со скуки. Пока наши мужья, не поднимая головы, работали над этим chingado манифестом.

— Вы бы и сами могли его написать, не такой уж он и большой. «Творческое воображение подразумевает отсутствие принуждения. Неотъемлемое право художника — самостоятельно выбирать сюжет». И далее в том же духе.

— Гениально, ничего не скажешь, — присвистнула Фрида, — такое мог бы написать и Фуланг-Чанг.

— Там еще немного о сюрреализме. Что Мексике, в силу ее природы, динамизма и прочего, суждено стать родиной сюрреализма и революционного искусства. Смесь рас и так далее. Так что там раскопал профессор?

— Ну ладно, слушай. Он сказал, что они восстанавливали стену храма, которая то ли обрушилась, то ли еще что-то, и наткнулись на массовое захоронение. Что-то старинное. Диего обожает всякие древности, Гамио об этом знает, вот и пригласил нас посмотреть, пока кости не выкопали. А у Диего этот ужин. Так что я поеду одна, вот только докурю. У тебя осталось двадцать секунд.

Ехали весело. Фрида держалась оживленнее обычного, то и дело принималась теребить ожерелья и не умолкая рассказывала о каких-то наполовину придуманных исторических событиях, перемежая повествование советами.

— Надо тебя научить водить машину, — неожиданно заявила она. — Сезар не вечен. Знаешь, Соли, иногда мне кажется, что он уже умер. За этот год он превратился в мумию.

Машина с бешеной скоростью неслась на северо-запад. Городские окраины сменили деревни, такие же, как и к югу от Мехико, — притаившиеся между лаймовыми садами и каменистыми участками пустыни. В придорожном мусоре рылись куры; посередине дороги там и сям стояли петухи, важные, как полицейские. Манговые деревья расправили листья, точно зонтики. Машина вздрогнула, когда Фрида резко вывернула руль, чтобы объехать мальчишку, который гнался за тощей коровой. Перед глазами, будто грозное видение, замаячила гибель матери.

— Я не шучу, — заверила Фрида, вернув большую часть колес «родстера» на дорогу. — Ты должен научиться водить машину. Я тебе приказываю как хозяйка.

— Головокружительная карьера: из секретарей главного политического теоретика в мире — в личные водители сеньоры Ривера.

— Я хочу как лучше. Ты станешь свободнее.

— Уметь водить, не имея надежды когда-либо обзавестись машиной. Любопытное представление о свободе. Вам явно стоит выпустить свой манифест.

— И когда ты только стал таким sangrón[160]? Раньше был милым. Несколько километров она ни проронила ни слова, что значительно улучшило вождение. Переключать передачи в «родстере» рычагом в полу, похоже, проще, чем в «форде-Т» с его ручными рычагами сцепления и газа. И все равно Фрида переключает скорости грубо, как мясник. В «шевроле» даже есть прибор, который показывает уровень бензина — не нужно гадать, кончился он или нет. Сезар то и дело забывает заправить «форд», и тогда ему приходится давать задний ход в гору, чтобы раздобыть последние капли бензина из бака под сиденьем. Фрида такая же.

Наконец она свернула в деревню, вышла спросить дорогу, вернулась и уселась на пассажирское сиденье. Последовавший урок вождения прошел успешно — пожалуй, даже чересчур.

— Не гони так, — предупредила Фрида, хотя по сравнению с тем, как она гнала до этого, машина еле ползла. — Сперва нужно передвинуть рычаг в другую сторону.

— Это высшая передача.

— Значит, ты чего-то напутал. Когда переключаешься на верхнюю, двигатель ревет.