«Кто тут тебе брат, уродище чернозадое? — спрашивали его. — Где ты братьев видишь?»

Спрашивали и били, били и спрашивали. Когда же оставили одного и отвалили, Жорес помаленьку очухался и поплелся умываться. Он не знал в лицо типов, отмудохавших его, а если бы и знал, то предпринять ничего не мог. Признаться, что его, известного авторитета, лидера вооруженной группировки, катали по полу какие-то сявки, означало навсегда перейти из высшей касты в низшую, еще не самую презираемую, но уже и не имеющую власти и положения. Стать обычным зэком, рангом пониже мужиков. Для гордого и самолюбивого Жореса это было хуже смерти.

Каково же было его отчаяние, когда, вернувшись в камеру, он по глумливым ухмылкам соседей и по их косым взглядам понял, что они уже в курсе случившегося с ним позора. Если бы он хотя бы попытался дать отпор, если бы он, пусть не слишком умело, пустил бы в ход свои мягкие белые кулаки! Откусил бы нападающим нос или мочку уха… Хотя бы выдержал избиение стойко и мужественно, не вопя на всю округу это свое «За что, братва?».

Но он не промолчал, и вскоре из каждой камеры несся его жалобный, молящий голос, записанный на видео. Сокамерники, посовещавшись, отказали Жоресу в праве занимать приличную нижнюю койку и вообще велели расстилать матрас на полу. Он отказался. Они сказали, что подождут до ночи, а потом опетушат за борзость, и привели бы угрозу в исполнение, и были бы в своем праве, поскольку Жорес сам опустил себя ниже плинтуса. К его неимоверному облегчению, вскрывать себе вены не пришлось. Вечером того же дня его вызвал на допрос подмазанный следак и отпустил на волю за недостаточностью улик. Но тюремный телеграф никто не отменял, и Жорес Мартиросян хорошо представлял себе, что ожидает его в случае возвращения за решетку.

На родине ему не было места ни в тюрьме, ни в лагере.

Испанская яхта была его единственной надеждой. Никаких других не оставалось. Жорес уже желал себе гибели, хотя и этими мыслями тоже ни с кем не делился. Потому что умирать в одиночку ему ох как не хотелось. Спутникам предстояло погибнуть вместе с ним во время дерзкого налета или ответной атаки полиции. Так постановил для себя Жорес Мартиросян. С этим делом можно было не спешить, что придавало решению несколько абстрактный, необязательный характер. Кроме того, Жорес в большинстве своих поступков руководствовался рептильным мозгом, не способным оставаться сосредоточенным на некой идее достаточно долго. Пока что он жил, и этого было достаточно.

— Нотариуса сегодня привезешь? — спросил он у Карины.

— Нет, брат, — ответила она. — Какой уважающий себя человек вот так снимется с места сразу и полетит по первому зову?

— Когда я зову, и не такие прибегают. На цырлах.

— Тебя здесь не знают, — осторожно напомнила она.

— Так узнают! — рявкнул Жорес.

— Лучше не светиться раньше времени, — увещевала Карина.

У нее тоже имелся свой древний рептильный мозг, и этот мозг призывал ее не злить старшего брата и во всем поддакивать ему. Теперь, когда ее «жениха» выпотрошили окончательно, одна только «Бенита» могла обеспечить Карине образ жизни, к которому она привыкла. Располагая яхтой или вырученной за нее суммой, она имела все шансы очаровать нового спутника жизни и получить свое в качестве прилипалы. Без денег путь ей был на дно общества, в девочки по вызову или в привокзальные проститутки. Останься она в банде, участь ее была бы еще хуже. Убьют или посадят, третьего не дано. Карине не хотелось в могилу или на нары. Ее манила жизнь яркая, безоблачная, полная роскоши и приятных переживаний. Чтобы получить все желаемое, требовалось избавиться от попутчиков.

В первый раз предавать братьев было труднее. Теперь решение не просто созрело, оно было принято окончательно и бесповоротно. Сойдя на берег, Карина намеревалась посетить не только нотариуса, но и ближайший полицейский участок. Вот для чего она снимала, как пытали и истязали Леонида. Чтобы показать испанским блюстителям закона, что творится на яхте, находящейся прямо у них под носом. Сама же Карина собиралась предстать перед ними в образе невинной жертвы, удерживаемой братьями насильно, против ее воли. Она всего лишь заложница и обязана вернуться обратно, чтобы Жорес и Саркис не заподозрили ничего, когда полицейские под видом моряков приплывут на «Бениту».

К этому времени на руках у Карины будут документы, подтверждающие ее законные права на яхту. И к этому времени Леону предстояло умереть, чтобы никто и никогда не узнал правды. Братья и парни ее не сдадут — какой им резон брать на себя вымогательство и убийство? Будут отпираться и запираться, ну и пусть. Если кто и откроет рот, то Карина будет далеко, с кругленькой суммой, вырученной от продажи «Бениты».

Главное — уболтать нотариуса!

Ну, с этой задачей она справится. Потому что в дополнение к природным прелестям она захватит с собой на берег деньги для подкупа юриста. Против таких аргументов мало кто из мужчин устоит.

Жорес не умел читать мысли сестры, так что ему было достаточно своих собственных.

— Ладно, — проворчал он. — Плыви. Но возьми с собой пацанов. Чтобы вписались в случае чего.

— Ты что! — испугалась Карина и даже замахала руками. — Нельзя. Хочешь, чтобы меня повязали? Ты посмотри только на своих пацанов. Куда я с ними?

Ей не нужны были соглядатаи. Их присутствие рушило всю стройную конструкцию ее планов. Бандиты же рвались на берег, чтобы хоть немного размяться после безвылазного сидения на яхте, где от монотонной качки мутило и где в любой момент можно было попасть под руку нервного пахана.

— Мы что, рылом не вышли? — возмутился Арутюн.

— В тебе братка за километр узнать можно, — сказала Карина. — Я еще удивляюсь, как всех нас в отеле не взяли. Видели, как персонал на нас пялился? Тогда пронесло, и слава богу. Бог не фраер, с ним дважды один трюк не проканает.

Жорес нахмурился. Он и сам знал, что бог — не фраер. Но уступить означало признать превосходство над собой женщины, пусть даже и родной сестры.

— С Артуром поплывешь, — решил он. — И не спорь. Собирайся давай. Много разговариваешь в последнее время.

— Хорошо, — согласилась Карина и даже ресницы опустила, чтобы выглядеть окончательно покорной.

Начался спуск шлюпки на воду. Для этого пришлось привлечь Леонида, все еще находящегося в болевом шоке.

— Потерпи, — шепнула Карина. — Ночью я тебя отпущу. Или завтра утром.

Она и сама не знала, зачем опять соврала ему. Это было у нее в крови. Ложь была для этой девушки такой же естественной, как дыхание. Не нужно было ломать голову и придумывать что-то специально. Нужные слова приходили на ум сами собой и слетали с языка с легкостью порхающих бабочек.

— Ты правду говоришь? — спросил Леонид, возившийся с блоками.

— Конечно, — быстро кивнула она и приложила палец к губам. — Тс-с!