— Значит, угроза Соглашению даже сильнее, чем мы предполагали? — спросил я, желая сверить собственные предчувствия с мыслями Холмса.

— Возможно. Всё зависит от действительных мотивов действий Золотой Ложи. Но что мне очень не нравится — все эти дела с убийцами. До сих пор я предполагал, что нам следует опасаться только политических махинаторов, но теперь, когда они стали убивать… Да ещё подсылать убийц, о которых я ничего не знаю. — Он с сокрушённым видом прищёлкнул языком. — Прежде я считал, что знаю всех специалистов по этим делам в Европе. И вот впервые узнал, что Золотая Ложа тоже пользуется их услугами. Как вам известно, я был осведомлён о деятельности Братства, но не о Золотой Ложе. — Он был явно взволнован открытием. — Гатри, здесь кроется ещё большая опасность, чем мы предполагали, значит, и оснований для беспокойств гораздо больше.

— Тогда возможность близкого наблюдения за Макмилланом, которую получаю я, становится жизненно важной, не так ли? — Мне было совершенно не нужно слышать ответ.

— Важнейшей, — подтвердил Майкрофт Холмс. Сложив руки, он снова превратился в Камира и приветствовал меня на восточный манер. — Пора в путь, молодой господин. Макмиллан ожидает вас. Не стоит заставлять его ждать слишком долго.

Из дневника Филипа Тьерса

Согласно словам инспектора Корнелла, материалы, подготовленные М. X., не позволяют обвинить в смерти женщины Викерса или кого-либо ещё. Если бы не множество глубоких ран, нанесённых перед смертью и до её падения в Темзу, он счёл бы эту смерть самоубийством. У меня складывается впечатление, что он предпочёл бы отнести смерть этой женщины именно к этому разряду. Но поскольку в её лёгких почти не оказалось воды и была отменена большая потеря крови, не говоря уже об ожогах, нанесённых раскалённым железом, и других ранах, покрывавших всё тело, он был вынужден включить дело в разряд убийств и попытаться выяснить, кто же его совершил.

— Завтра у вас вокруг этого глаза будет здоровенный синяк, — заметил Макмиллан, когда я, пытаясь произвести на него наилучшее впечатление, встал подле стола, на котором стоял его завтрак.

— Это лучше, чем оказаться с расколотым черепом, — ответил я, стараясь не обращать внимания на головную боль. Саквояж, стоявший у меня под ногами, казалось, вот-вот выдаст мою двуличность.

— Вы правы, — согласился Макмиллан, окинул меня критическим взглядом и вздохнул, не в силах сдержать разочарования. — Вам приходилось когда-нибудь прислуживать джентльмену?

— У одного я был клерком, а у другого секретарём. Начинал я как клерк. Получил эту работу за знание немецкого. — Я чувствовал себя так, словно отвечал в классе и за неправильный ответ учитель мог наказать меня розгами.

— А как вы смогли узнать язык? — спросил Макмиллан, и в его глазах сверкнуло подозрение. — Ведь не мог же человек вашего положения побывать в детстве за границей!

— Я учил его в школе. Мы могли выбирать: учить химию, немецкий или французский. Я выбрал немецкий, решил, что это будет полезнее, что с его помощью можно будет добиться положения в жизни. — Это было настолько близко к истине, что я почувствовал неловкость. — Я могу ещё объясняться по-французски, сэр.

— Ну, это кое-что. — Он уткнулся взглядом в овсянку. — А вы знаете, что потребуется от вас, если вы станете моим слугой?

— Кажется, представляю себе. Мне нужно будет присматривать за вашими вещами, ухаживать за одеждой, следить, чтобы она была всегда вычищена, отглажена и починена. Расплачиваться по вашим счетам в различных заведениях, типа этого, и в гостиницах. Помогать, если вам потребуется сделать записи конфиденциального характера, и при необходимости исполнять обязанности вашего парикмахера или повара. Следить за состоянием вашего жилья и держать в должном порядке ваше имущество. — И, опустив глаза долу, я добавил: — Я могу ещё управлять лошадьми, если вам понадобится кучер.

— Смотрю, вы предприимчивый парень, но люди вашего сословия и должны быть расторопными, по крайней мере так считается. — Судя по голосу, разговор начал уже утомлять его. — Ладно, мы в Баварии с её лунатиком-королём. Поэтому я позволю себе прихоть и дам вам испытательный срок на сорок дней. Если к тому времени я останусь доволен, то заплачу вам три фунта сверх стоимости вашего содержания. А если вы мне не понравитесь, я заплачу вам фунт десять шиллингов. Это послужит стимулом к вашему усердию. — Он кашлянул, чтобы придать своим словам больше веса. — Учитывая ваше состояние, я не стану требовать, чтобы вы приступили к своим обязанностям сразу же. Отдыхайте до полудня. И пока вы не примете ваш обычный облик, постарайтесь как можно меньше попадаться мне на глаза: от одного вашего вида молоко свернётся.

Я кивнул как мог осторожней, чтобы не вызвать нового приступа головной боли.

— Благодарю вас, сэр. Благодарю вас.

— Если вам уж так нужно кого-то благодарить, то благодарите Энгуса: ведь это он подсказал вам, как попасть ко мне. Если бы я сам из-за его отсутствия не попал в затруднительное положение, то и не подумал бы брать вас на службу, но поскольку нищие не выбирают, вам повезло, — ответил Макмиллан. — И передайте мадам Изольде, что я хочу видеть Франсуазу. Пусть принесёт две бутылки шампанского. И бокалы, конечно. — Он подмигнул с нескрываемым сладострастием: я чуть не рассмеялся: настолько шотландский лорд походил на похотливого и коварного развратника из театральной пьесы.

— Будет сделано, сэр, — ответил я и поспешил к двери, решив максимально использовать полученную отсрочку. Чтобы выспаться, мне нужно не менее двенадцати часов, но я решил обойтись тремя. Но, увы, не принял в расчёт Дортмундера, который в ожидании торчал у подножия лестницы.

— Ну? — требовательно спросил он, когда я спустился.

— Он согласился взять меня на сорок дней, — сообщил я и добавил: — И велел передать кое-что мадам Изольде.

— Нам не потребуется сорока дней, — удовлетворённо сказал герр Дортмундер. — Мы должны успеть за десять дней, иначе можно не торопиться: мы провалим дело. Сорок дней! Нет, наверно, он совершенно безрассуден. — Он окинул меня взглядом, полным осуждения: ведь он считал меня презренным существом, в лучшем случае лишь продажным и безответственным. — Вам заплатят за работу, — добавил он, подтвердив тем самым мои худшие подозрения.

— Это было бы лучше всего, — мрачно ответил я, начиная всё сильнее ненавидеть Августа Джеффриса. Чувство это усугублялось ещё и тем, что Джеффрис был чистым вымыслом и являл собой только роль, образ, придуманный для определённого случая.

Я начал уставать от того, что мне приходилось всё время таскать с собой саквояж, хотя и понимал, что человек, оказавшийся в таком неопределённом положении, как Джеффрис, должен был бы, скорее всего, вести себя именно так.

Через обеденный зал я прошёл на кухню; там мадам Изольда со своими слугами пыталась приспособить что-нибудь, чтобы закрыть разбитое окно. Когда я подошёл к ней, она подняла на меня глаза и приложила руку к груди: