Малыш завозился, и Филлис сунула мизинец ему в беззубый ротик.

– Я считаю, Пим просто устал от травли в школе. А тут еще Сандермир на его бедную голову свалился.

Ребенок захныкал, словно разогреваясь перед настоящим ревом.

– Короче, они вляпались серьезно, а отвечать за все пришлось Пиму. Его отправили в исправительную школу. А оттуда он попал на фронт, даром что ему было всего тринадцать лет. Потом его убили. Викарий сказал, похоронка пришла на другой день, как погибли Мартины. То есть они не успели узнать, что Пима больше нет.

– Викарий сказал?

– Ну да. Приходит почтальон, приносит «С прискорбием уведомляем», а вместо дома – пепелище. Он и вручил викарию.

Ребенок зашелся криком – его явно пора было кормить. Филлис принялась усиленно качать коляску. Мейси, хоть и извлекла из разговора больше, чем предполагала Битти Драммонд, все-таки решилась еще на один вопрос:

– Я слышала, местные дети говорят о призраке Пима Мартина. Вы, случайно, не знаете, откуда у них такая фантазия?

Филлис покачала головой:

– Дети – они и есть дети. Что с них взять? Придумали себе страшилку. Только знаете что? Будь у Пима призрак, он бы и впрямь бродил по Геронсдину. Ну, до свидания, мисс Доббс. Надеюсь, прогулка была для вас полезной.

– В высшей степени полезной, миссис Уилер. Полагаю, и для вас тоже.

Филлис поджала губы, отвернулась, склонилась над малышом. По щекам ее катились слезы.

Мейси поспешила на хмельник, к Билли. Миновала цыган, помахав старой Бьюле, Веббу и Пейши. Поймала себя на мысли, что сцена отлично вписалась бы в роман Томаса Гарди: женщины в длинных юбках, Вебб в широкополой шляпе, с которой он, похоже, не расстается, в просторной рубахе без воротника. Впечатление, будто Вебб изображает цыгана в «живой картине» Викторианской эпохи. Не хватает только трагического персонажа – Джуда Незаметного или Тэсс.

Семейство Бил, как всегда, трудилось в поте лица, не забывая отпускать шуточки и отвечать на таковые, по обычаю лондонских сборщиков хмеля.

– Доброго дня, мисс! А мы думаем: куда-то вы запропастились? Вчера вас не видали.

– Я была занята, Билли. У вас найдется минутка? Нужно поговорить.

– Иду.

Билли обнял жену, чмокнул в щеку.

– Я скоро, милая.

Мейси и Билли направились в сторону проселка, склонив головы друг к другу в доверительной беседе.

– Не, я с тех пор Сандермира не видал. Но нас точно с фермы выкинут. Это уж как пить дать.

– Я думаю, Сандермир засел у себя в особняке. Наверное, дожидается, пока нос заживет. Иначе затрудняюсь объяснить, почему он не показывается.

– А я вот не затрудняюсь, – тряхнул головой Билли. – От Сандермира еще тогда, у колонки, спиртным разило, не иначе, он запил. Вчера мне один из местных шепнул – а ему сказал кто-то из прислуги, – Сандермир у себя заперся, с того самого дня не выходит. В деревне этому только рады. Да и жеребец Сандермиров, наверное, себя от счастья не помнит.

Мейси понимающе кивнула.

– Билли, я хотела поставить вас в известность о ходе расследования, даром что вы в отпуске. Сегодня я еду в Лондон.

– На похороны, да? Бедняжка мисс!

– Я долго там не задержусь. Давайте-ка пройдемся. У меня для вас небольшое задание.

Случайный прохожий, пожалуй, заинтересовался бы парой на хмельнике. Прихрамывающий мужчина, чьи волосы, от природы светлые, под солнцем выцвели до льняного оттенка, шел близко-близко от женщины. Высокая, стройная, она что-то говорила, время от времени подкрепляя слова жестами. Лицо ее закрывала соломенная шляпа. Этих двоих можно было принять за заговорщиков. Впрочем, внимательный наблюдатель заметил бы, что участие в беседе мужчины в основном сводится к кивкам да к удивленному выпучиванию глаз.

– Будет сделано, мисс. Не беспокойтесь. Уж я придумаю, как дело устроить, чтобы пищи досужим домыслам не давать. Битти Драммонд, говорите, ее зовут?

– Да. Будьте осторожны, Билли. Эта женщина проницательна, вдобавок жаждет получить материал для сенсационной статьи. Я еще раз схожу к Филлис. Впрочем, ей сейчас не до меня – у нее младенец на руках.

– Бедняжка. Но ведь она вам рассказала столько, сколько могла?

– Этого вполне достаточно. Я ведь учитываю и оговорки, и умолчания. Да и другими крупицами информации располагаю. В данном случае, как и всегда, особое место отведено воображению. Поэтому-то у нас еще полно работы. Ну а теперь мне пора.

– Так вы сегодня поедете в исправительную школу?

– Надеюсь успеть. Пожалуй, придется проявить гибкость.

– Удачи, мисс. Ну, до послезавтрева.

* * *

Мейси случалось закатывать глаза, когда речь заходила о таком понятии, как «старый школьный галстук», иными словами, о связях, выкованных в частных школах для мальчиков. Старый школьный галстук – он вроде тавра: по нему узнают себе подобных взрослые мужчины, он открывает двери, дает кредиты, помогает забыть о преступлениях. Полезная, словом, вещь. У Мейси не было и быть не могло ни старого школьного галстука, ни иных способов ассоциировать себя с той или иной социальной группой. Мейси принадлежала только к двум сообществам, чересчур обширным (Лондон, где она родилась) и сомнительной престижности (цыганский табор, где в ней узнали свою и радушно приняли). Так что теперь, заметив на столе директора исправительной школы старое фото его жены, Мейси сочла, что удача ей улыбается.

– Я смотрю, ваша супруга в юности работала медсестрой на фронте, – сказала Мейси.

– Да. Там мы и познакомились. Я был санитаром в том же госпитале.

Мейси улыбнулась:

– Я тоже служила медсестрой на эвакуационном пункте.

Директор кивнул. Больше ничего добавлять не требовалось, воспоминания были общие. Он лишь спросил с улыбкой:

– Чем могу быть вам полезен, мисс Доббс?

Когда Мейси изложила причины своего визита и пояснила, какие сведения собирает, директор взял со стола связку ключей.

– Придется нам с вами пройти в подвал, в архив. Там я оставлю вас наедине с личными делами. Полчаса вам хватит?

– Благодарю вас. Хватит с лихвой.

Пусть не старый школьный галстук, но эффект тот же.

* * *

День клонился к вечеру, когда Мейси вышла из исправительного заведения, села в машину и поехала в Лондон. Она рада была покинуть мрачные краснокирпичные стены, с облегчением услышала, как за ее спиной лязгнули ворота, мысленно попрощалась с хмурыми мальчиками в одинаковых синих робах. Мальчики работали в саду, чеканили шаг на площадке перед главным корпусом и мыли окна. Исправительная школа, конечно, не колония – а все-таки место заключения.