Она соскучилась по нормальной, понятной, наполненной трудом и добрыми чувствами жизни, которая у нее была. Пусть давно, в детстве, совсем недолго, но ведь она была необыкновенно счастливой девочкой. Тело помнило радостное напряжение, а сердце – бабушкино обожание, та любила ее больше всех на свете, так, как никто ее с тех пор не любил.

Если бы все было так просто: закатал рукава, подоткнул подол и наклоняйся, не ленись. А в конце тебя ждет награда – любовь. Ах, если бы только так было!

На обратном пути Галя все-таки попросила Маркина заехать в аптеку, чтобы купить тест на беременность. Про тест она, конечно, ему не сказала. Повертела его в руках в раздумьях, сделать это немедленно или отложить, приготовиться, внутренне сконцентрироваться? Но собралась с духом и шагнула в сторону туалета.

Вышла напряженная, суровая, пришибленная. В руках надорванный пакетик от теста. Села тяжело, на вдохе, на переднее сиденье и выдохнула:

– Маркин, ты угадал. Я в положении, – не могла Галя одна оставаться с этой новостью.

– Давай поженимся, – предложил он спокойно.

– Это же не твой ребенок.

– Откуда ты знаешь? Мы же…

– Не фантазируй. Ты напился и уснул, – Галя врать не собиралась, и Алексея в отцы не примеряла. Она вообще еще ничего обдумать не успела.

– Не могла соврать? Что тебе стоило сказать, что это наш ребенок? – укорил он ее.

– Слушай, что вы все врете? Ты сестре, сестра – тебе, жене… И так жизнь вся перепутана дальше некуда. Зачем же ее еще больше путать?

– Наоборот, мы пытаемся ее исправить, чтобы не была такой, как есть, – обиделся Маркин. – Как хочешь. Я, как благородный человек, не мог не предложить тебе выйти за меня. Ты же тут рожать хотела…

– Я еще даже не решила, буду ли рожать, – громко сказала она, на всякий случай оглянувшись на Сему, чтобы убедиться, что тот спокоен.

– А ты и не думай. Ясно же – рожать. Ты когда-нибудь аборт делала?

– Да нет. Страшно, – призналась Галка.

– Тогда ты не знаешь, что восемьдесят процентов женщин после аборта впадают в депрессию, и больше никогда не возвращаются к нормальной жизни, загибаются от чувства вины.

– Ну откуда ты все это знаешь? – скривилась она – тоже мне подружка нашлась.

– Я готовился к встрече с тобой, – нашел художник красивое объяснение.

– Ты что, знал? Я не знала, а ты знал? – не поверила ему Галина.

– Потому что мне ты нужна больше, чем сама себе. Ты понятия не имеешь, какое ты сокровище. Если бы только догадывалась… – заволновался он, совсем как ребенок, сейчас расплачется.

– Ну хватит… Это сокровище размножается со скоростью света…

Она не могла себя ни поздравить, ни похвалить.

– Может, меня завтра не будет, а тебе об этом еще десять лет никто не скажет, – обиделся Маркин.

– Как это не будет? А кто будет меня кормить-поить? – пыталась шутить Галя, но сама чуть не расплакалась. – Мне нужно побыть одной. Не звони мне. Я сама позвоню. Если не улечу в Москву. Давай уже, мне Семе нужно еду готовить. У меня теперь куча детей и отцов.

Но когда подъехали к дому, Галя все-таки в сердцах обняла Лешу, шепнула:

– Спасибо…

Гадать было нечего, это был еврейский ребенок Рабиновича.

Не молитесь у Стены Плача, она вам таки пошлет что-нибудь еврейское. На всю жизнь.

Ее обуревали все женские чувства одновременно – страх, радость, гордость, печаль, нежность… Вот так, не успела выскочить из одного семейного круга, как тут же попала в другой. Словно все для того и делалось, чтобы очистить место для новой жизни. Не для мужчины, а для ребенка. Надо бы написать Рабиновичу, пусть поволнуется. А что? Она же ему из Америки напишет, а не из Москвы, удивит уже этим. После возвращения из Израиля Галя с ним не общалась, как и обещала. Но теперь она не могла не написать. Тем более что он хотел ее видеть в Москве: помнит, значит. Теперь точно надолго запомнит.

Бог знает, на что она надеялась. Разве женщина надеется на что-то? Она только принимает все, как есть. Будь что будет. Зато хоть совесть потом не замучает, что не поставила отца в известность.

Открыв ноутбук, вошла в почтовый ящик и написала:

«Рабиновичу – с приветом из Сиэтла. Так получилось, что в поисках работы я оказалась на западном берегу Америки. А сегодня обнаружилось, что у меня будет ребенок. Ты можешь не верить и даже не отвечать, но это наш ребенок. Я пока не решила, что с этой новостью делать. Но не сообщить тебе не могла».

А Полю пока решила не пугать. Чем она может помочь? Напишет: возвращайся в Москву, вырастим. Такая перспектива нравилась Гале меньше всего. Мало в этом было радости, детям тоскливо среди женщин, да подруге и самой нужно личную жизнь устраивать.

* * *

Ответа из Израиля не было два дня. На третий Галя поняла, что он не ответит никогда. Точно харьковский Сашка, исчез, будто его и не было. Как поется в народной песне, «сладку ягоду рвали вместе, горьку ягоду я одна». Главное, все очень интеллигентно, никаких скандалов, лишних слов, ненужных телодвижений. Это твои трудности, детка. Галя представляла этот разговор. Монолог Александра:

– Пойми меня правильно, детка. Я не отказываюсь от своих детей, которых у меня уже двое. Я их очень люблю. Никто и никогда не будет любить моих детей так, как я. Я – лучший папа на свете. Но я не могу разорваться. Готова ли ты приехать в Израиль, чтобы я мог тебе помогать?

Нет.

– А готова ли ты принять меня с моими дочками у себя в Америке, где ты, наверное, хорошо устроилась?

Нет, Галя и к этому не была готова.

– Я не понимаю, как у некоторых женщин хватает совести сначала свою семью разрушить, а потом еще и чужую ломать?

Да не хотела этого Галя. Довел ее воображаемый Рабинович до слез. А что любит ее, так и не сказал. Значит, она была права, когда отказалась встречаться в Москве. Значит, он просто хотел приятно провести время. Но не более. А почему нет? С другими так поступают, а с ней нельзя? Нельзя!

Вдруг решимость покинула ее. Сема просил читать, все время ее теребил, словно знал, что ее нельзя оставлять одну. Заглядывал, как собака, в самую душу. Если бы не он, кто знает, до чего бы додумалась Галя.

– Вот она, «Анна Каренина», – вспомнила проклятие Толстого.

Всех, кто посмел любить не по правилам, под поезд! Хорошо, что в Америке железнодорожное сообщение плохо развито, а из самолета невозможно выпасть. Кому по силам остаться в одиночку с таким решением? Вспомнилась Вика Савченко из восьмого класса, которая залетела от своего родного дядьки, и про это узнала и вся школа, и все село. Ну, сделала она аборт, а в селе-то осталась. И слава ее с нею осталась. Ребята ее стороной обходили – матери же их и предупредили. Так и осталась одна. А было бы дитя, как-то подняли бы.