Но даже когда вы раскрыли свои предположения, начать пробовать новое нелегко, и собственная эволюция часто уводит нас от этого. Мозг избегает неизведанного, даже если оно приносит результаты. И тут мы подходим ко второй проблеме, которая мешает нам развить творческие способности: мы боимся темноты.

Темнота. На свете существует мало вещей, которых мы боимся больше, чем темноты. Страх темноты присутствует постоянно: она оживает, как только родители выходят из нашей спальни и гасят свет. Непроглядный мрак окружает костер, усевшись вокруг которого мы рассказываем друг другу страшилки. Мы гуляем по лесу, и вековая тьма пугает причудливыми тенями веток и деревьев. Зыбкая темнота собственного дома настораживает, если мы входим туда в одиночку, спрашивая себя, есть ли тут кто-то, кроме нас.

Страх темноты — врожденный, экзистенциальный, — объединяет все живущие в голове реальные и выдуманные фобии, порожденные как настоящей жизнью, так и «прожитой» в каких-то историях, сказках, во всей культурной среде. Чем дольше мы пребываем без света, тем больше возникает причин бояться: страшные звери; обрывы; острые предметы, о которые можно пораниться до крови; грабители, насильники, убийцы; вымышленные существа — злые духи, мифические животные и мертвецы, поедающие плоть, — их на самом деле нет, но от этого мы их ничуть не меньше пугаемся. Темнота — это воплощение неизвестности, именно она и тревожит нас больше всего на свете: мы ничего не знаем о том, что впереди. Во тьме нельзя понять, в безопасности мы или нет, выживем или погибнем. Сердце бешено стучит, глаза бегают туда-сюда, адреналин приливает — это приметы кошмара неизвестности. Чтобы разобраться, почему так происходит, нужно вернуться в прошлое и посмотреть, как этот страх помог нам выжить и стать теми, кто мы есть. Это эволюционное прошлое, в нем можно найти объяснение, почему мы не можем раскрыть свои творческие способности, даже если видим, насколько это просто. Еще это объясняет, почему так трудно задать вопрос «почему?» и избавиться от «плохих» убеждений.

Представьте нашу планету почти два миллиона лет назад — в частности, беспощадные и непредсказуемые просторы Восточной Африки, откуда мы все происходим. Из-за сильных тектонических сдвигов плоский лесистый ландшафт в корне изменился: он превратился в сухую гористую местность с холмами, долинами, равнинами и чашами озер. Опасный мир, недостаток ресурсов — пищи, воды, материалов для изготовления инструментов, рассеянных по огромной территории, — заставили наших генетических предков слезть с деревьев и встать на две ноги. Это в итоге стало причиной того, что они — в отличие от многих других родственных видов — не исчезли с лица Земли. Множество других гоминидов развивались и боролись за существование в жестоких условиях тех далеких времен. Они храбро встретили изменения климата и пришедших с ним новых опасных животных: и бегемотов, по размерам намного превышающих современных, и почти таких же огромных диких свиней, и гиен с мощными, как тиски, зубами. Но выжил только один вид: человек.

Давным-давно, задолго до того, как на Земле воцарились закон и порядок, она была крайне непредсказуемым местом. Это и есть среда, в которой мы эволюционировали, в которой развивались наши мозг и восприятие. Мы очень мало знали о том, как построить себе жилище, найти пищу, вылечиться. Человек не был еще «хозяином планеты», как сейчас (хотя настоящие «хозяева» — такие биологические системы, как бактерии и тараканы, — будут здесь еще долгое время после того, как мы уйдем). Наших предков убивали простые болезни, поскольку медикаментов не то чтобы просто не было, их даже представить было невозможно. Мир оказался враждебно настроен и абсолютно непредсказуем, эдакий образец неопределенности, в котором будущее покрыто мраком. В таких условиях умение прогнозировать было хорошим навыком, а неумение — плохим. Если вы не смогли вовремя предсказать, где находится ближайший источник воды; если не сумели определить, какое растение можно есть, а какое нельзя; если не сразу поняли, что чья-то тень «вон там» принадлежит тому, кто готов вас съесть… бывало слишком поздно. Определенность означала жизнь, а неопределенность — смерть. Незнание вело к гибели.

На всем протяжении эволюции выжить было гораздо сложнее, чем погибнуть. В сущности, шансов умереть гораздо больше, чем остаться в живых. Когда вы в привычном окружении, в скрытом и безопасном убежище, где все знакомо и предсказуемо, последнее, что захочется сделать, это сказать: «Хм, интересно: что там, на другой стороне холма?» Плохая идея! Совершенно очевидно, что уже при одной этой мысли вероятность внезапной смерти внезапно и значительно возросла. Но при этом нечто, верное для одного человека, необязательно будет справедливым для группы или вида. В постоянно меняющейся среде у группы больше шансов выжить именно благодаря таким «сумасшедшим». Только с их помощью мы сможем узнать, какие опасности или выгоды ожидают нас на другой стороне холма, и, скорее всего, откроем новое поле своих возможностей, про существование которых до этого группа не знала. Слава богу, рядом есть такие, на первый взгляд больные, люди… ненормальные (они кажутся такими нормальным людям, то есть среднестатистическим, тем, кто по определению не отклоняется от нормы).

У рыб это работает точно так же: те, что отбиваются от стаи и находят еду, обычно и съедены бывают первыми. В конечном счете они полезны для всей стаи, даже если приходится принести себя в жертву. Многоликий ансамбль — или полный оркестр — необходим в таком постоянно меняющемся мире, как наш! На самом деле общеизвестно, что разнообразие — необходимое условие эволюции системы. Наши исследования развития систем искусственной жизни показали, что у неоднородных популяций гораздо лучше получается найти оптимальное решение, чем у однородных. Более того, развиваясь в неопределенной среде (где один раздражитель побуждает несколько ответных реакций), они гораздо чаще демонстрировали «контекстное» поведение (то есть условное), чем при эволюции в определенной среде (где один раздражитель побуждает только одну ответную реакцию). Их нейронные процессы тоже были более сложными. Например, при неоднозначных световых раздражителях на их искусственной «сетчатке» развились разные типы рецепторов, необходимых для цветного зрения. Подобные результаты исследования согласуются с такой точкой зрения, что условное поведение и анализ поступающих данных происходят из неопределенности.

Едва ли не самая первостепенная задача, которую мозг человека, а также остальных видов, научился решать в процессе эволюции, — это преодоление неопределенности и эффективное прогнозирование с использованием кажущихся бесполезными данных…

Именно поэтому наш мозг научился избегать существования в неопределенных условиях. В целом все живые организмы ненавидят неопределенность, поэтому боязнь темноты свойственна не только человеку, но и всем видам обезьян: во мраке они чувствуют себя наиболее уязвимыми. И мы стараемся избегать не только темноты в буквальном смысле слова. Нам также неприятно чувство страха, которое мы испытываем, сталкиваясь с неопределенностью как буквальной, так и метафорической тьмы. В отличие от нас, крысы боятся именно света (притом что это качество развилось у них благодаря тому же самому принципу восприятия). Поскольку крысы — ночные животные, они чувствуют себя увереннее и испытывают меньший страх в той обстановке, где их не видно, то есть в темноте. Для них свет несет больше неопределенности, чем его отсутствие. Это же просто невероятно! То есть все живые системы (по отдельности или коллективно) в процессе эволюции выучили, что такое конкретно для них «темнота», равно как и научились мощно и активно сопротивляться определенному виду неопределенности. И аналогично, каждая живая система приспособилась к физиологическим реакциям на ситуации, где неопределенность неизбежна. Эти реакции примитивны и физиологичны и заостряют наше внимание на том, что тело и мозг — одно целое, когда речь заходит о нашем восприятии и их способности в противном случае ограничивать природную изобретательность.