Есть две основные реакции мозга, которые он демонстрирует, испытывая страх неопределенности. Одна из них — гнев. Приходилось видеть разъяренного путешественника, орущего на несчастного сотрудника аэропорта у выхода на посадку? Часто люди так поступают из-за того, что сталкиваются с неопределенностью, которую любой из нас испытывал в вояжах. А в такой ситуации человек не проявляет творческого мышления или сочувствия, потому что мозг входит в состояние, которое не дает это сделать. В некотором роде воздействие гнева на восприятие излечивает от страха, проявляющегося от неуверенности. Ярость часто заставляет нас чувствовать себя полностью оправданными за собственное восприятие того, что истинно, а это очень мощное заблуждение уверенности. Процесс подкрепляется сильными физиологическими изменениями, происходящими параллельно с гневом. Мышцы напрягаются, мозг выбрасывает катехоламины — нейромедиаторы, повышающие ощущение силы; все это провоцирует движимое яростью желание немедленно что-то сделать для собственной защиты. Усиливается сердцебиение, повышается артериальное давление и учащается дыхание. Внимание приковано к предмету, вызвавшему гнев, его практически невозможно переключить на что-то еще. Разозленный человек часто продолжает «пережевывать» эту ситуацию даже спустя довольно долгое время после исчезновения раздражителя. Он будет снова и снова представлять предмет раздражения и последующую реакцию на него, продолжая усиливать причинно-следственные нейронные связи (вспомните, я уже говорил, как сильно образный ряд воздействует на активность мозга).

Затем в мозге происходит выброс дополнительных нейромедиаторов и гормонов (среди них — адреналин и норадреналин), которые запускают длительное состояние воинственного возбуждения. И что интересно и одновременно парадоксально: чем больше развиты у человека творческие и интеллектуальные способности, тем труднее уговорить его не злиться. Причина в том, что у таких людей гораздо лучше получается находить на первый взгляд значимые соединения там, где на самом деле нет никакой причинно-следственной связи. Равно как и защищать себя от неопределенности неведения, придумывая внутренне не противоречащие друг другу аргументы для поддержки собственной ошибочной точки зрения. Такой «естественный» ответ имеет невероятные преимущества в определенной ситуации выбора между жизнью и смертью, но действительно ли он лучший в любой ситуации?

Основное стремление мозга к определенности, заложенное эволюцией, позволяет по-новому посмотреть на работу по изучению силы влияния преднастройки, которую мы проводили в Лоттолабе и обсуждали ранее. В том эксперименте мы дали участникам влияющую на восприятие преднастройку, которая склоняла их к высокой или низкой ответственности за ситуацию (была еще одна контрольная группа с нейтральной преднастройкой). Например, группа, где люди вспоминали ситуации, в которых они не контролировали события, видели цветовые иллюзии сильнее, чем группа, где участники получили преднастройку на управление. Первые были более «случайными», подверженными влиянию момента, отчасти наивными. Но эта наивность как раз и была попыткой уменьшить неопределенность и усилить контроль. Повышенная настороженность в восприятии иллюзий тех участников, кто был преднастроен на низкую степень контроля над ситуацией, оказалась примиряющим посредником для ненавистного психологического состояния неопределенности. Участники помоложе также сильнее воспринимали иллюзии, потому что дети и молодые люди практически всегда не контролируют события и очень хорошо осознают недостаток определенности в последующих действиях (правда, родители, чей ребенок выходил из-под контроля и раскисал в общественном месте, вероятно, убеждались в собственном бессилии; истерики — это форма контроля). Если мы выйдем за пределы Лоттолаба, непонимание того, куда ведут поиски определенности (и как они ограничивают поле возможностей), может иметь трагические последствия. Но в то же время это непонимание объясняет саморазрушающее поведение людей, даже если им кажется, что оно подчиняется логике. Спросите об этом хотя бы Донну Феррато.

Феррато — бесстрашный фотограф, женщина с проницательным взглядом, много повидавшая на своем веку… причем самую темную сторону человеческой природы. Ее серия фотографий о домашнем насилии привлекла внимание к этой проблеме в 1980-е годы, а выдающаяся книга Living with the Enemy («Жизнь с врагом») крупным планом показывает ужасающий портрет представительниц прекрасного пола, находящихся под угрозой со стороны близких. «Я НЕ-победима» — так называется мультимедийный проект Донны о женщинах, вырвавшихся из жестокой среды и начавших новую жизнь. Однако это очень непростой процесс, и Феррато наблюдала дам, у которых уходили годы на то, чтобы в итоге отказаться от определенности постоянного насилия в пользу жизненной неопределенности. Эта тенденция свидетельствует о странных крайностях, к которым нас слепо толкает непонимание собственного восприятия. А также объясняет поговорку «Лучше известное зло, чем неизвестное».

В основе всего, что мы делаем, чувствуем, видим, пробуем, выбираем или любим, лежит наше стремление минимизировать неопределенность. Оно настолько сильно, что мы готовы переносить боль, лишь бы не сталкиваться с неизвестностью. Недавнее исследование ученых из Университетского колледжа Лондона показало, что чем выше степень неопределенности, тем больше стресса испытывают участники. Согласно ведущему автору этого изучения Арчи де Беркеру, «оказывается, гораздо хуже не знать, получите вы потрясение или нет, чем точно знать». Незнание гораздо сильнее напрягает нашу нервную систему, чем четкие сведения — случится что-то плохое или нет. Следовательно, контроль над чувством неопределенности другого человека может быть использован как средство управления им, причем как на уровне правительства, так и в отношениях.

Вероятно, именно поэтому сексуальная открытость с обеих сторон (а это только одна форма прозрачности связи) усиливает чувство близости в отношениях (и очевидное удовлетворение от них в более широком смысле). И поэтому компании, которые занимаются чем-то, способствующим снижению уровня неопределенности, получают больше прибыли. Как-то великий гуру маркетинга Рори Сазерленд рассказал мне, что успех компании Uber гораздо меньше, чем принято считать, связан с тем, что она разрушила индустрию такси. Гораздо больше он зависит от исследования неопределенности, то есть потребности клиента быть в курсе, где в конкретный момент находится вызванный автомобиль и когда приедет. Теперь, зная об этом, оглянитесь: вы заметите и другие похожие примеры. По словам Рори, лондонцы стали гораздо меньше нервничать на автобусных остановках, когда там установили дисплеи, информирующие о времени прибытия следующей машины. И даже если ждать нужно было довольно долго, знание, сколько именно, успокаивало людей и снижало эмоциональное напряжение. По этой же причине конструкторы терминала 5 в аэропорту Хитроу модернизировали лифт, идущий с платформы скоростного поезда. Они установили в нем кнопку «НАВЕРХ», хотя на самом деле существует только одно направление и один этаж, на который ходит этот лифт! Когда этой кнопки не было, люди заходили в лифт, не знали, что нажимать, и паниковали. Самое прекрасное в этой кнопке то, что она не подключена ни к чему, кроме лампочки. Поэтому, когда пассажир нажимает ее, просто загорается свет (а лифт движется туда, куда бы и так поехал). Этот пример показывает еще и глубокую обратную зависимость между нашим страхом неопределенности и свободой воли. Когда вы думаете, что свободны в выборе (обманчиво или нет), ощущение неопределенности тоже уменьшается. Проектирование в соответствии с этой сильной нейрофизиологической необходимостью весьма серьезно влияет не только на качество жизни, но и на успех вовлеченных в это компаний. Это основной принцип, управляющий дизайнерским мышлением, когда мы (в рамках Лоттолаба) разрабатываем наши опыты по созданию впечатлений для других.