– Кого-кого посмотреть? – поразилась Нелька.

– Эйяфьятлайокудль, – без малейшего затруднения повторил Даня. – Есть такой вулкан в Исландии. Он пока что спит, но если проснется, то пол-Европы пеплом может засыпать. Ну вот, хотелось мне его увидеть. А потом подумал: наверное, все это и должно было для меня закончиться. И вовремя оно закончилось. Я ведь не столько работу свою любил, сколько некоторый такой, знаешь, приятный образ жизни, – объяснил он. – Эффектную походную романтику.

– Но разве это плохо? – спросила Нелька.

– Может, и неплохо. И наука серьезная – вулканология, и нужная она, и все такое. Но я ее себе выбрал слишком как-то… внешне. А значит, неправильно выбрал. Не хватило мне ее нужности. Ты извини, я непонятно говорю. Видимо, просто глупо.

– Ты понятно говоришь, – покачала головой Нелька.

Она в самом деле понимала каждое Данино слово и, ей казалось, понимала даже раньше, чем он его произносил. И про пражскую весну ей было понятно, и про выбор работы… И так странно, так непривычно ей было, что она все это так легко понимает!

Нелька не считала себя дурой, но и не обольщалась насчет своей способности к умственной работе. Ей никогда не бывали интересны отвлеченные рассуждения, и большинство из них – а на всех посиделках обязательно рассуждали о чем-нибудь вроде главенствующей роли метода в искусстве, о негативном пафосе повседневности и о прочем подобном – она попросту пропускала мимо ушей.

Таня однажды сказала ей, что «эта твоя богема» образованна до педантизма. Ну а педантизма Нелька на дух не выносила, поэтому в богемной жизни считала главным не умные разговоры, а веселые посиделки и эпатаж.

А вот теперь, слушая Даню, она понимала все, что он говорит. Она чувствовала, как рождаются его мысли. Это было захватывающее ощущение!

Нелька смотрела на него, видела темный блеск его глаз, слушала его слова и знала, что в ее жизни происходит сейчас, вот в эти минуты, что-то главное, что-то очень крупное и единственно правильное.

«А я? – вдруг подумала она. – Я-то как себе работу выбирала? Внешне, внутренне? И что она для меня значит?»

Это была тревожная мысль, и Нелька отшатнулась от нее почти со страхом. Но тут же поняла, что бояться и тревожиться ей нечего. Потому что она сидит у Дани на коленях, и совсем близко перед нею его глаза, и она видит, как в глазах его печаль, ей непонятная, соединяется с чем-то другим, противоположным печали, но не исключающим ее и совсем уж неназываемым, – с весельем, может? Нет, не с весельем, а…

«Удаль у него в глазах, вот что!» – вдруг поняла Нелька.

И так радостно ей было это понять, что она засмеялась. Сразу вспомнилось, как Даня, ни минуты не размышляя, вынул стекло в тавельцевском доме, и усадил ее у камина, и наколол льда, и перебинтовал ей ногу разорванной простыней… Конечно, удаль! Именно так называется у мужчины та свободная смелость, на которой стоит его надежность и которую поэтому сразу чувствует женщина.

– Что смеешься, Нель?

Даня тоже улыбнулся, глядя в ее глаза, хотя причины ее смеха не знал.

– Да так… – смутилась Нелька. – Песню вспомнила.

– Какую?

– А ту, про молодушку. Которую девчонки в автобусе пели, когда мы из Тавельцева ехали, помнишь? «Та же удаль, тот же блеск в его глазах…» – пропищала она.

Даня расхохотался.

– Да-а, Нелька, слух у тебя выдающийся!

Он еще смеялся, а Нелька уже помрачнела.

– Мне ведь надо сказать Тане…

Данино лицо сразу стало серьезным.

– Хочешь, я ей скажу? – спросил он.

– Ты потом ей скажешь, ладно? – вздохнула Нелька. – А сначала я сама. Мы ведь с ней совсем одни, понимаешь? – извиняющимся тоном сказала она. – Мы всегда были с ней одни, то есть вдвоем. А теперь я уеду, и тогда…

Что тогда, Нелька объяснять не стала.

Даня молчал. Вид у него был расстроенный и виноватый.

– Я понимаю, Нель, – сказал он наконец. – Ты говори, как тебе лучше, и я так и буду делать.

Она чуть-чуть пошевелилась, и он в самом деле сразу понял смысл ее движения – обнял ее, быстро и коротко, и отпустил. Она встала с его колен. Очень ей этого не хотелось!

– Я тебя провожу, – сказал он, тоже вставая. И поспешно добавил: – Только до подъезда, честное слово.

При этой смешной и поспешной последней фразе лицо у него стало как у мальчишки.

– Ладно. – Нелька улыбнулась и, на секунду прижавшись к его груди, тихо сказала: – Мне самой жалко, Дань… От тебя даже на час уйти жалко.

«Даже на минуту», – подумала она.

«Сейчас скажу. Через минуту. Вот сейчас она чай допьет, и скажу».

Нелька смотрела, как Таня вытаскивает из чашки мокрый лимонный ломтик, как съедает его вместе с корочкой. Нелька тоже всегда любила чайный лимон.

Ей вдруг показалось таким странным, что вскоре между нею и Таней – между всеми их привычками, и обыкновениями, и любовью – окажется огромное в своей непреодолимости расстояние!

– Что ты, Нелька? – Таня отставила в сторону чашку и посмотрела на нее с подозрением. – Ты что опять натворила?

– Почему натворила?

– По всему. По всему твоему виноватому виду. Так что же?

– Н-ничего… – пробормотала Нелька. – Я, Тань, понимаешь…

Она не могла решиться весь вечер, но больше тянуть было невозможно.

– В общем, я… – набрав побольше воздуха, сказала она.

И тут позвонили в дверь.

«Даня? – мелькнуло у нее в голове. – Как же он квартиру узнал?»

Даня проводил ее, как и обещал, только до подъезда, и Нелька понимала, что квартиру ее он знать не мог. Но точно так же она понимала, что если бы ему понадобилось срочно ее увидеть, то такая ерунда, как незнание номера квартиры, конечно, не оказалась бы для него препятствием.

– Я открою! – поспешно сказала она.

Таня проводила ее встревоженным взглядом.

Верхний замок почему-то никак не хотел открываться. У Нельки дрожали руки. Наконец она распахнула дверь. На лестничной площадке стоял Егоров.

– Ты?… – изумленно проговорила она. – Ты что здесь делаешь?

На секунду ей показалось, что он просто ошибся квартирой. Или случайно приткнулся под дверью, как какой-то непонятный зверек. У Егорова в лице всегда было что-то от зверька – что-то мелкое. И характер у него был мелкий – в том смысле, что завистливый.

– Я к тебе, – сказал Егоров.

Тут уж Нелька и сама поняла, что его появление, конечно, не случайно. Просто она все время думала о Дане, и все другие люди казались ей в кругу этих мыслей случайными.