– Вообще-то я думал, что иду, чтобы отдать тебе платье. – Даня показал сверток, который был у него в руках. – То, синее. Оно ведь у меня дома осталось.

– Но – что?

– Но теперь я думаю, что шел не для этого. Или не поэтому. Нелька, да наплевать, для чего и почему!

Глаза его сверкнули. Счастьем они сверкнули – Нелька ясно увидела в его глазах счастье, и не могла она ошибиться.

Она наконец спустилась двумя ступеньками ниже. Даня посторонился, пропуская ее перед собой.

– Как твоя нога? – спросил он.

Так спросил, будто бы ногу она подвернула вчера. И она ответила так же просто:

– Совсем не болит. Ты ее вовремя в лед засунул. И перевязал тоже вовремя.

– Ты торопишься?

– Нет.

Они уже шли по Товарищескому переулку от института к Таганской площади.

– Я только сметаны собиралась купить, – зачем-то ляпнула Нелька. – Рядом, на Воронцовской улице. Там гастроном большой…

Она проговорила это по инерции – так колеса велосипеда еще несколько секунд продолжают крутиться, когда уже не крутятся педали.

– На площади Дзержинского тоже большой гастроном. Там гэбэшники еду покупают.

Даня произнес это и замолчал. Нелька не могла даже представить, что в его голосе может звучать робость. Но именно вопросительная робость в нем сейчас звучала. Площадь Дзержинского была совсем рядом с его домом.

– Я знаю. Сороковой гастроном. Можно и там сметану купить, – кивнула она.

Его лицо просияло.

У подъезда дома, мимо которого они шли, остановилось такси. Из машины выбралась женщина с маленькой девочкой и собачкой. Таксист достал из багажника чемоданы, поставил рядом с женщиной и снова сел за руль. Даня подошел к такси и открыл перед Нелькой заднюю дверцу. Она села. Он сел рядом и захлопнул дверцу.

– На Кирова, – сказал он водителю.

Кажется, водитель хотел что-то ответить – может, возмутиться, что пассажиры сели без его разрешения, – но поймал Данин взгляд в зеркальце и не сказал ничего.

Машина неслась сквозь асфальтовый летний жар быстро, как подводная лодка.

«Я же никогда не была на подводной лодке, – подумала Нелька. – Почему мне это в голову пришло?»

Но удивляться не приходилось, конечно. Ей не могло сейчас прийти в голову ни одной сколько-нибудь разумной или хотя бы просто связной мысли.

Даня держал ее руку в своей и легонько сжимал на поворотах дороги.

Когда они вышли из такси возле его дома, он не отпустил ее руку. Нелька подумала, что он боится, не убежит ли она, и фыркнула.

– Ты что смеешься?

Он посмотрел удивленно.

Ей казалось, что мир стоит на голове, взлетает то вверх, то вниз, ей было непонятно, где верх, где низ, а Даня еще мог задавать какие-то связные вопросы! Впрочем, от его голоса мир становился на ноги, делался твердым и ясным.

– Я от тебя не убегу, – ответила Нелька.

Он засмеялся и открыл перед нею дверь подъезда.

В квартире было тихо и как-то даже гулко, почему, Нелька не поняла.

– А твоя мама дома? – шепотом спросила она.

– Нет, – ответил Даня. – Она к сестре поехала, в Одессу. Попрощаться.

Нелька хотела было спросить, почему с сестрой надо прощаться, потом подумала, что не стоит об этом спрашивать – может, сестра эта умерла, – потом решила, что в таком случае Даня поехал бы вместе с мамой, а значит, можно все-таки спросить, только зачем?…

И ничего не успела она ни спросить, ни сказать.

Даня обнял ее и поцеловал. Просто обнял за плечи и просто поцеловал в губы. Но это оказалось так ошеломляюще, что Нелька чуть не потеряла сознание.

Ей показалось, что она не целовалась никогда в жизни. Она почти три года прожила с мужчиной, которому не то что поцелуи – постельная любовь требовалась каждый день, а то и не по одному разу. После того как она от этого мужчины ушла, в нее постоянно кто-нибудь бывал влюблен, и время от времени у нее случались романы, и, конечно, целоваться ей приходилось то и дело.

Но все то время, что длился их с Даней поцелуй, она точно знала, что не целовалась никогда в жизни.

Любовь касалась Нелькиных губ его губами. Весь он состоял из любви к ней, и губы тоже; не почувствовать этого было невозможно, и Нелька это чувствовала.

– Никогда себе не прощу! – сказал он, наконец отрываясь от ее губ.

– Что не простишь?

Голова у Нельки кружилась, перед глазами плыли не то облака, не то звезды.

– Что отпустил тебя тогда, вот что.

– Но ты же знал, что я тогда с Олегом…

– Да плевать мне было на Олега! И тогда, и сейчас. Он мне что, друг, брат? Я не потому, Неля…

– А почему?

Минуту назад, целуясь с Даней, Нелька и представить не могла, что сможет разговаривать с ним вот так вот – внятно, связно. Но теперь, когда они разговаривали, это получалось у них так же просто, как получалось целоваться.

– Я боялся тебе повредить, – сказал Даня.

– Как повредить? – не поняла она.

– Я тогда уже документы подал на выезд. Естественно, начались неприятности и разные неудобства. Ну, я и подумал: а тебе все это надо? Идиот!

– Мне все это все равно. – Нелька ничего не поняла из того, что он сказал, но невольно улыбнулась: очень уж расстроенный у него был вид. – Но почему же ты идиот?

– Потому что не надо было думать. На руках я тебя держал, себя не помнил – и думал, надо тебе это или не надо! На такое только клинический идиот и способен.

Нелька засмеялась, обхватила Даню за шею и поцеловала. Она его в губы хотела поцеловать, но попала в подбородок. Он как раз в этот момент почему-то закинул голову, и ее поцелуй скользнул по его шее. И от этого скользящего поцелуя с его губ сорвался такой стон, что Нелька даже вздрогнула, потому что не поняла, что с ним случилось.

Но уже через секунду все она поняла.

В тесной, заставленной старой мебелью и заваленной книгами комнатке, где она ночевала три года назад, стояла теперь только кровать. Это Нелька еще успела заметить, когда они с Даней в комнату вошли. Но больше она не замечала уже ничего – только его лицо так близко от своего, что если они открывали глаза одновременно, то взгляды их сливались.

Их бросила друг к другу страсть, это было несомненно. Именно вот так – бросила, притянула резко, влепила их друг в друга. Но при таком мгновенном притяжении, при такой неуправляемой страсти они обнимали друг друга медленно, продленно. Нелька была уверена, что Даня так же чувствует продленность, незавершаемость их любви, как чувствует ее она сама.