Даннер снова посмотрел на нее и улыбнулся.

— Да! Примерно так это и было! Именно это я и хотел сказать! Вы теперь понимаете, что я имею в виду?

Мона вздрогнула. Здесь был Боуд, разговор записывался, да и вообще шел допрос. Но Даннер говорил дальше, как будто не мог остановиться. Долгие годы он молчал о Карвоэйро, потому что прямо рядом с раем, очевидно, находился ад. Но его прорвало, наконец-то выплеснулись все те впечатления, которые он так долго хранил в себе. Точно так же, как Штайер, Амондсен и Шаки, которые заплатили за свое молчание жизнью.

Они ехали целый день. Бредо и Миха по очереди вели машину. К счастью, незадолго до поездки Бредо получил права. Ночью они мерзли — то в леске под Мульхауз, то на ледяном испанском высокогорье под Саламанкой. В Гренаде они утром проснулись от мычания нескольких перепуганных коров, собравшихся вокруг машины. Наконец они добрались до Португалии. На границе они нашли отель, в котором милая администраторша пожертвовала двухместным номером, разрешив им ночевать там впятером. Они некоторое время обсуждали, не пригласить ли администраторшу, которая была молодой девушкой, лет двадцати пяти, на бокал вина — у них с собой было два литра красного вина. У них ничего не получилось, потому что никто не решился заговорить с ней об этом.

А потом была Португалия. Крестьяне, продававшие на обочине помидоры и персики. Деревни с домами бежевого и белого цвета, блестящие и пустые во время полуденной жары. Огромные грузовики, перевозившие груды пробкового дерева. Убийственное движение на двухполосной скоростной трассе, ведущей на запад. На одном из крутых поворотов чуть было не произошел несчастный случай, потому что Бредо слишком поздно снизил скорость. Переключившись на вторую передачу, он, новичок, вернул машину на полосу как раз вовремя — огромный грузовик ехал по встречной полосе. Они смеялись до полусмерти, понимая, что этот сумасшедший маневр их всех едва не убил.

Когда на четвертый день они приехали в Альгарву, было уже темно. Они переночевали в машине, прямо над обрывом. Над ними раскинулось звездное небо, какого они никогда еще не видели. Луна отражалась в море, которое шумело где-то глубоко под ними и простиралось до самого горизонта.

На стоянке они были не одни. На твердой глинистой земле сидели группки португальцев, испанцев, французов и даже несколько немцев, пускали по кругу бутылки с вином и косяки. Они присоединились к ним.

Что такое настоящая дружба?

Амондсен написал это за несколько дней до того, как его убили.

Я уже не знаю. С тех пор у меня не было друзей. Ни одного человека, с которым я ощущал бы такое единение, как с этими ребятами. Может быть, дружба — это когда в самом прямом смысле делишь все с другим: еду, место для сна и, да, девушек тоже. Я могу выразить это только так: между нами не было никаких препон. Мы были неразлучны, как один человек в пяти различных ипостасях. Мы могли читать мысли друг друга. За эти шесть недель мы узнали друг о друге все. Что Бредо тошнит от любой водки и какие звуки он при этом издает. Что Шаки не может заснуть, не выпив. Что Конни, покурив, становится сентиментальным и начинает плакать.

Я предполагаю, Карла, что тебе такая информация покажется глупой. Опять же, дело в том, что ты женщина. Если бы мы были женщинами, мы вели бы долгие разговоры о личной жизни, о наших страхах, наших родителях, наших любовных приключениях. Но мальчики — другие. Если они начинают серьезный разговор, то не о том, что есть, чего нельзя изменить, а о своих планах и мечтах. Мы строили самые замечательные, самые дерзкие воздушные замки и рушили их. Миха цитировал Франсуа Вийона, а Шаки рассказывал жутко пошлые шутки. Я мог бы продолжать и продолжать, Карла, потому что эти воспоминания я так долго хранил в себе, что уже начал отравлять этим себя и свое окружение.

Наши тела были сильными и загорелыми, наши руки — мускулистыми, а животы — плоскими и крепкими. Все волосы были на месте. Мы могли есть, пить, курить что и сколько хотели. Даже если потом нам было очень плохо, на следующее утро мы обо всем забывали. Наши тела тогда все нам прощали и, конечно же, мы ни секунды не думали о том, что это когда-то может измениться.

Ты никогда не задумывалась над тем, почему многие мужчины, становясь сентиментальными, прежде всего вспоминают о том времени, когда они были молодыми? Ну, причина в этом. Мужчины не могут примириться с мыслью, что жизнь конечна, сила уходит, их мужество ставится под вопрос — только потому, что проходит время. Единственное, на что мужчины не могут повлиять, — это на время и на те изменения, которые оно с собой приносит.

Карла, ты должна меня простить — за то, что я постоянно отвлекаюсь, но все взаимосвязано. Единственная просьба: ты должна узнать все, прежде чем судить меня, судить нас. Ты не знаешь ничего о том, что пугает и мучает мужчин. Мужчины редко осознают свои страхи, но если они чего-то и боятся, так это осуждения других мужчин. В этом трудно признаться, но это правда: высокая оценка их жен и девушек не может даже частично утолить эту жажду. Ты, Карла, была для меня всем. Но твоей любви не хватило. Только мужчина смог бы полностью простить мне то, что случилось тогда. Но такого никогда не было, потому что я никогда не доверялся мужчине. Мужчинам нельзя довериться, разве что если они психологи, но это не считается. Психологи — не настоящие мужчины, по крайней мере, когда работают. Они — замаскированные женщины, они…

Забудь, Карла. Я обещал тебе не исправлять ничего в этом письме, не вычеркивать ничего, но просто забудь предыдущие абзацы, они сейчас не важны. Или важны, но с твоей точки зрения — неверны.

Или…

Какая разница.

Все исчезло, когда появилась Фелицитас. Она просто пришла. Однажды оказалась на пороге нашей пещеры со своим огромным рюкзаком на спине и спальником под мышкой. Мы не смогли ее прогнать. Ночь перед этим была долгой. Много алкоголя, несколько косяков, а Конни страдал расстройством желудка. Так что мы были заспанные и не очень приветливые, но после первого шока Фелицитас перестала обращать внимание на наше недружелюбие. Возможно, она привыкла к тому, что ей не рады, и старалась не замечать этого. Есть люди, которых никто не любит, и которые в целях самозащиты этот факт просто игнорируют. Такой, как мне кажется, и была Фелицитас Гербер. Но это нас не оправдывает. Я это знаю.

— Фелицитас Гербер, что она была за человек? — спросила Мона.

— Я никогда у нее не вел, — ответил Даннер, как будто это было ответом. — Я ее едва знал.

— В Португалии вы познакомились с ней ближе.

— Не очень. Никто ее толком не знал. Она всегда была довольно общительной, но никогда о себе не рассказывала.

— И поэтому вы изнасиловали ее? Чтобы наконец чего-то добиться от нее?

Но Даннер не дал себя спровоцировать. На этот раз не дал.

— Это не было изнасилование.

— Но в письме Амондсена сказано именно так.