Не только ужасный климат, но и отсутствие гигиены и находящаяся в зачаточном состоянии колониальная медицина превращают этот остров в могилу для огромного числа молодых людей. Поскольку местные показатели смертности превышают те, что были зарегистрированы во время военных кампаний в дальних странах, стоит задаться вопросом: действительно ли климат острова является столь неблагоприятным и даже смертоносным? Историки, журналисты и склонные к писательству путешественники много рассуждали на эту тему, пытаясь ответить на этот вопрос; но делали они это с позиций нашего времени, когда наличие компетентных врачей и современных лекарств позволяет вовремя выявлять и лечить болезни, и к тому же в одном конкретном месте — Джеймстауне, где условия жизни совсем не такие, как на Лонгвудском плато. Те, кому никогда не приходило в голову побывать в этих местах, в своих домыслах опирались на предположения писателей прошлого века, в то время как сведения об этих двух тысячах молодых и энергичных людей позволяют нам не только составить полное и точное представление о положении дел в Лонгвуде — причем в прошлом веке, но и, учитывая расположение войск, при необходимости дать также описание микроклимата различных частей острова.

Чтобы разобраться в этом вопросе, ни в коем случае не следует полагаться на одни лишь официальные доклады Британского музея, просмотренные и исправленные Лоу (что уже само по себе является обвинительным свидетельством). Лучше обратиться к дневникам и личной переписке, в которой физические страдания и суровость климата занимают главное место. Подробности, которые мы там обнаруживаем, говорят о реальном положении вещей больше, чем медицинские отчеты.

Маркиз де Моншеню, для которого эпидемии — замечательный повод для жалоб своему министру, не может скрыть своего беспокойства. «У нас тут есть два госпиталя, где хирурги получают каждый по 1200 фунтов жалованья. С некоторых пор смертность — а она довольно высока — стала здесь делом обычным; но я убежден, что пока она не обрушится на Лонгвуд, я могу быть спокойным. Закупорка печени здесь самая распространенная болезнь; граф де Бальмен стал ее жертвой, но, к счастью, вовремя начал лечиться. Здесь очень часто встречаются всяческие воспаления, и к тому же весьма опасные, от которых за четыре дня человек или умирает или выздоравливает; самая распространенная сейчас здесь болезнь называется инфлюэнца[35]. Она вызвана засухой, которая длится уже несколько месяцев».

И в заключение этот посланник Людовика XVIII пишет, что храбрость, каковую он выказывает в этом лазарете, заслуживает 3 тысячи фунтов годового жалованья. «Умоляю ответить немедленно, ибо положение мое здесь весьма тягостно». Как и прочие жители, особенно европейцы, он заплатит дань этой болезни: то он жалуется на воспаление глаз, которое заставляет его прятаться от света масляных ламп, то сообщает, что из-за задержания мочи ему ставили катетер.

В этом же году, а именно в апреле 1817 года, Гурго записывает: «Уныние царит и в Лонгвуде, и в лагере, где за неделю четверо солдат умерли от дизентерии», а барон фон Штюрмер сообщает своей сестре, что «множество англичан страдают от закупорки печени и всяческих воспалений; нет дня, чтобы кого-нибудь не хоронили». Бальмен, ставший жертвой практически всех местных болезней, нарисовал устрашающую картину своих мучений, кроме уже упоминавшегося «воспаления рта и глотки», сопровождавшегося «болями и приступами тревоги и страха». «Нет и дня, — говорит он, — чтобы я не мучился от болей в желудке, нервных припадков, начинающейся закупорки печени; я чахну на глазах». Вскоре он уточняет: «За этим следует упадок сил и депрессия. Врачи уверяют меня, что одиночество, скука и вообще жизнь на Святой Елене не позволяют мне окончательно поправиться и что в конце концов я впаду в маразм». В конце 1817 года после приступов лихорадки, которые приковывают его к постели, жалобы возобновляются: «Здоровье мое очень плохо, меня мучают нервы, здоровье мое слабеет. Остров Святой Елены действительно непригоден для жизни».

Желая добиться необходимого результата, он обращается непосредственно к послу России в Лондоне: «Мое здоровье в удручающем состоянии, мистер Бак-стер считает, что я непременно должен вернуться в Европу. Уже полтора месяца я почти не выхожу из дома, потому что у меня то и дело возникают нервные спазмы, лишающие меня слуха и зрения. И при этом меня постоянно точит и сушит тоска, с которой мне никак не удается справиться. Адмирал Малькольм, так же как и леди Малькольм, тоже не может выносить эту скалу. Они оба утратили свою веселость. За исключением губернатора, все нас покидают, а те, кто сменяет их, уедут через год, так как дольше никто здесь не выдерживает. Кроме климата, который совсем не таков, как о нем говорят, здесь убивает скука. Оставить здесь кого-нибудь навсегда — настоящее варварство, если конечно это не преступник. Здоровье мое с каждым днем все хуже. Ипохондрия угнетает меня до такой степени, что врачи, перепробовав все средства для моего излечения, решили, что мне следует отсюда уехать. Жгучий воздух этой скалы убивает меня. Даже рассудок мой начинает слабеть».

Три года спустя в 1819 году он отправляет депешу, в которой повторяет: «Я так и не смог привыкнуть к этой скале, меня постоянно мучают нервные припадки. По признанию всех врачей, чрезмерная, невыносимая жара вредна моему здоровью и уже разрушила его. В прошлом месяце я был тяжело болен, и меня все еще мучают нервы». В августе 1818 года, когда он отправился в Бразилию, он написал министру, чтобы объяснить свое решение: «После нервных припадков и действительно невыносимых мигреней я решился, после двадцати семи месяцев страданий, совершить небольшое путешествие».

«История болезни» русского комиссара очень любопытна. Если отбросить преувеличения, имевшие целью оказать давление на Санкт-Петербург, из нее следует, что Бальмен с самого прибытия, по всей вероятности, страдал от цинги, живописно названной воспалением глотки и явившейся следствием долгого плавания; затем от нервных мигреней, вызванных скукой, одиночеством и жарой — тремя факторами, следствием которых может быть неврастения, впоследствии переходящая в невроз; и наконец, от желудочно-кишечных расстройств, вызываемых отвратительной пищей, солониной, сомнительной свежести рыбой, некачественной водой и грубыми овощами.

Дневник генерала Гурго предоставляет нам многочисленные подробности, порой даже интимного свойства, этого заболевания — дизентерии. Среди французов он оказался первым, кто заплатил ей дань. В феврале 1816 года Гурго заболел; его лечили, но не слишком успешно, поскольку в конце месяца он записывает: «Не мог продолжать дневник из-за сильнейшего приступа дизентерии, которая к середине марта привела меня на край могилы». Действительно, в это время он уже собирается продиктовать свою последнюю волю, а врач, доктор Уорден, дежурит около него по ночам. Едва поправившись, он является к Императору, и тот со своей обычной резкостью, которая в данной ситуации выглядит жестокой, спрашивает о причинах его печального вида, Гурго отвечает, что плохо себя чувствует, и Наполеон, пожав плечами, признается, что его тоже мучают боли в кишечнике.