— Когда я сказал сыну, что буду у вас, он в тот же миг решил про себя, что он не придет. — Раввин даже краснеет от злости. — Чьи это книги?

— Моего покойного мужа.

— А ваш сын в них когда-нибудь заглядывал?

— Когда он был моложе, он ночи напролет изучал их, но теперь…

— Он читает современные романы, — заканчивает мамину фразу раввин, вскипая от гнева. — Не удивительно! Когда начинают с таких книг, кончают настоящей мерзостью.

— Разве это плохие книги? — спрашивает мама, потрясенная и огорченная до глубины души. Ее покойный муж всю жизнь берег их как зеницу ока.

— Нет, не плохие, — отвечает раввин чуть спокойнее. — Но это философия. Она для тех, кому за сорок. В прежние времена, когда люди постоянно изучали Тору и были порядочными евреями, эти книги их не портили. То есть они и тогда могли сбить с пути, но опасность была меньшей. Однако когда их читают в мальчишеском возрасте, с них падают, как с кривых ступеней, на самое дно преисподней. Нынешние еретики считают себя умнее не только богобоязненных евреев, но и древних ученых. Теперешняя молодежь совсем сбросила с себя груз еврейства.

— Простите, ребе, мой муж изучал эти книги и на старости лет, даже когда он был болен. Но он не сменил их на нынешние.

— Именно потому, что ваш муж был в летах и болен, он не мог развить такую прыть, как ваш сын, — сердито восклицает раввин и тут же спохватывается. — Что вы сравниваете прежние поколения с нынешними! Впрочем, как я могу иметь претензии к вашему сыну, разве мой лучше? Ну, пора уже читать благословение после трапезы, — заканчивает он каким-то измученным, погасшим голосом.

Мама не осмеливается сказать ему, что он ничего не ел. Она вносит воду для омовения рук. Раввин омывает пальцы, проводит рукой по лбу, словно утишая свои бурлящие мысли, закрывает глаза и начинает раскачиваться. Он читает благословения быстро, поспешно, чуть ли не глотая слова, и мама, все еще стоящая по ту сторону порога, напрасно старается уловить конец благословения, чтобы ответить «аминь». Внезапно раввин впадает в задумчивость, сбавляет темп, произносит стих за стихом с глубокой сосредоточенностью, раскачиваясь все сильнее. Он хочет отогнать мысли, врывающиеся в его благословение после трапезы, но они не оставляют его.

— Милосердный, Он будет царствовать над нами во веки веков… Где же Твое обещание, Владыка всего мира, что если три поколения занимаются изучением Твоей Торы, Тора не уйдет от такой семьи во веки веков? Ведь мои прадеды были абсолютными праведниками и великими раввинами. Впрочем, это противоречие, в сущности, не является противоречием. Слова наших мудрецов, да будет благословенна память о них, истинны и святы. Когда гость прибывает на постоялый двор, где он всегда останавливается, а его не впускают, он идет в другое место. Тора пришла к моим сыновьям, но они не впустили ее в свои сердца.

Милосердный, Он будет благословен на небесах и на земле… Моя единственная дочь не хотела мужа из Мирской ешивы[124]она выбрала писателя из ярых безбожников. Теперь она с ним в Варшаве, а моя семья пожимает плечами. Мои домашние, которые читают газеты, говорят, что они о нем никогда не слышали. Но она верит, что он еще станет большим человеком во вратах нечестивости. Ни Торы, ни величия, так чем же он лучше в ее глазах ешиботника из Ломжи[125]или из Мира? Кто знает, может быть, он даже не возлагает по утрам тфилин. Может быть, это мой недосмотр, что я не поехал взглянуть на него и не взял у него честное слово, что он хотя бы будет соблюдать субботу и возлагать тфилин.

Милосердный, Он будет восхваляем из поколения в поколение… О трех старших сыновьях даже думать нечего. Один уехал за океан, второй отправился за Великое море[126]в Эрец-Исраэль. Тот, что в Варшаве, тоже собирается в Эрец-Исраэль. Так что мне остался только сын моей старости, и я берег его как зеницу ока. Он самый тихий, самый деликатный из всех моих детей, мое возлюбленное дитя. Я думал: «Этот утешит нас»[127]. Но и в него вошел дух глупости. Он стал халуцем. Ой, Владыка всего мира, это не тот халуц, про которого сказано в Писании: «Передовое же войско шло впереди священников»[128]. Нынешние халуцы в своих светских кибуцах на Святой Земле не соблюдают субботу, не заботятся о кошерности, а молодые пары не признают законы чистоты семейной жизни. И с такими людьми подружился сын моей старости! Он еще и говорит мне: «Меня удивляет то, что отец против заселения Эрец-Исраэль. Это же одна из важнейших заповедей». Этот праведник хочет силой приблизить приход Мессии и из всех шестисот тринадцати заповедей признает только заповедь заселения Эрец-Исраэль.

Милосердный, Он поведет нас, воспрянувших, в страну нашу… Один мой сын уже там, второй, который в Варшаве, тоже туда собирается, теперь на тот же путь встал и сын моей старости. Так что же я тут делаю? Для кого держу свое раввинское место? Для своего зятя? И как долго я буду еще поучать обывателей, требовать от них набожности, нести ответственность перед общиной? Ведь на том свете с меня спросят не только за моих собственных детей, но и за мое местечко, за всю общину. Но как я могу быть стражем других, когда не сумел сохранить своего собственного дома? Сколько я могу жить за счет своей набожности? Моей супруге претит то, что ей приходится зарабатывать на жизнь торговлей дрожжами и убоем скота и птицы. Она хочет быть сама себе хозяйкой в нашей Святой стране и разводить там птицу. Не знай мои дети, что раввин существует за счет общины, они, может быть, не разбежались бы. А если я буду с ними, моими сыновьями, они не оторвутся от еврейства полностью, они не будут огорчать отца. И мой мальчик не попрекнет меня тем, что он выполняет заповедь о заселении Эрец-Исраэль, а я ее не выполняю. Когда кончится суббота, я, с Божьей помощью, поеду домой и распродам все. Я отправлюсь в Эрец-Исраэль и буду выполнять заповеди, которые можно выполнять только там[129]. Милосердный, Он дарует нам день, который весь Суббота, и отдохновение в вечной жизни.

Через несколько дней раввин снова стоял в воротах с мешочком для талеса под мышкой и разговаривал с торговкой фруктами.