Джейсон пожал плечами.

– Как знаете. Мы уезжаем. – И подхватил Амели на руки.

– Подождите! Подождите! Сейчас я поищу то, с чем она приехала… хотя вещей у нее почти не было.

– Поскорее.

Джейсон достал бумажник. Он не мог рисковать и оставлять что-то из принадлежащих Амели вещей для последующего шантажа.

У женщины загорелись глаза. Она кивнула и поспешно скрылась на втором этаже.

Не прошло и минуты, как она вернулась с платьем и туфельками Амели, с лентами, чтобы вплетать в волосы, и бельем.

– Где украшения ее матери?

– Украшения? Для ребенка? Ничего не было.

Джейсон знал, что женщина лжет. Он сам видел, как мать вешала что-то на шею Амели, прежде чем они вошли в клинику. Еще он знал, что Кристина оставила дочери что-то из своих личных вещей. Украшение стало бы опознавательным знаком – медальон, кольцо на цепочке. Что-то маленькое, что всегда можно носить при себе. Джейсон спрятал портмоне в карман.

– Вы уже взяли за услуги. Попытаетесь продать украшение на черном рынке – и я позабочусь о том, чтобы ваше имя и фотография как похитительницы детей появились во всех газетах Германии.

– Nein! Постойте! Подождите! – воскликнула женщина.

– Вы испытываете мое терпение, фрау.

– Дайте-ка я еще разок проверю. Возможно, что-то и было. Одну секунду! – И женщина опять помчалась наверх.

Джейсон услышал, как выдвигается ящик, как в нем шарят.

Хозяйка вернулась на кухню уже не торопясь, без прежней наглости.

– Покажите деньги! – потребовала она, сжимая ладонь.

Джейсон вновь вытащил портмоне.

– Покажите украшение!

Женщина раскрыла ладонь. Там лежал небольшой серебряный медальон – филигранное сердечко.

– Откройте.

Внутри была фотография Кристины.

* * *

Джейсон сожалел, что сам не может отвезти Амели в Обераммергау. Он чувствовал, что должен ее защитить. Никто прежде не смотрел на него с таким доверием, с такой надеждой.

Самому себе он признался, что еще ему бы очень хотелось увидеть Рейчел, узнать, что она в безопасности, разглядеть в ее голубых глазах хоть что-то похожее на беспокойство, которое испытывал он сам. Но иностранный журналист, американец, путешествующий с маленькой немецкой девочкой – неважно, мужчина или женщина, – обязательно вызовет подозрения. Он мог бы всех выдать.

Джейсон знал, что Амели в надежных руках фрау Бергстром, и понимал, что связи этой женщины в Германии и ее возможности доставить малышку в целости и сохранности в Обераммергау намного превосходят его собственные. И тем не менее журналисту претила мысль о том, чтобы оставить Амели незнакомым людям, в особенности на попечение служанки, которая открыла ему заднюю дверь в доме Бергстромов.

Но на этот раз коренастая служанка положила ему на плечо руку в знак утешения.

– Мы о ней позаботимся. Фрау Бергстром можно доверять. Забирайте платье, ленты и туфли – все сожгите. Их не должны найти – по этим вещам слишком легко опознать малышку. А медальон мы для нее сохраним. – Служанка уже закрывала дверь. – Ой! Чуть не забыла! Фрау Бергстром просила вам передать. – Она сунула ему в руки какие-то бумаги и вытолкала за дверь. – Теперь ступайте.

Джейсон обреченно кивнул, закрывая за собой дверь. От надрывных рыданий Амели у него разрывалось сердце.

Тем же вечером, оставшись в одиночестве в гостиничном номере, он прочел полученные бумаги. Адрес, инициалы «Д. Б.».

– Дитрих Бонхёффер, – прошептал журналист. – Этого человека я должен знать.

Джейсон закончил читать цитаты, которые выделила для него в Святом Писании фрау Бергстром, а потом сосредоточился на абзацах, которые он отметил в книге Бонхёффера. В конце концов журналист закрыл обе книги и погасил свет. В темноте легче в чем-либо признаваться – например, в собственном желании сыграть перед Рейчел и Амели роль героя и в том, что он до сих пор точно не знал, что им двигало. Джейсон очень привязался к малышке – к ребенку, который только начинал жить во враждебно настроенном к нему мире. Янг знал об этом не понаслышке, он на собственной шкуре прочувствовал это в те времена, когда жил в деревне и его отец-алкоголик до смерти избивал маму. Отца арестовали, но потом выпустили на поруки семьи. Джейсону тогда было всего шесть лет, и единственное, что он мог делать, – заталкивать младшую сестричку под кровать, подальше от отцовских сапог. Началось все с того, что, помогая Амели, Джейсон надеялся произвести впечатление на Рейчел – сначала в поисках сенсации, а потом – без ума влюбившись в старшую из этих двух блондинок.

«Самоотверженность? Вряд ли!»

– Дешевое милосердие. – Он поморщился. – Лучше и не скажешь.

Фрау Бергстром быстро его раскусила. Джейсон уже представлял себе заголовки газет: «Американский журналист спас глухую девочку от безжалостного эсэсовца-отца» – и неважно, сколько времени ему придется ждать, чтобы опубликовать эту историю. Он бы подождал – ради Рейчел, ради Амели. Но рисковал Джейсон отнюдь не бескорыстно.

«Как там говаривал мой дедушка? “Можно иногда обмануть людей, но самому – наибольшему болвану из всех – лучше никогда не обманываться”».

Джейсон ударил кулаком в подушку, перевернулся на другой бок. Было уже далеко за полночь. Правда слишком сильно била ему в глаза, была слишком пронзительной, чтобы можно было заснуть.

29

Поначалу Лия не тревожилась из-за того, что от Фридриха нет писем. В конце концов, он же предупреждал, что на фронте могут быть проблемы с почтой. Слишком многое зависело от обстоятельств: время и возможность написать, способ отослать и получить почту. Он советовал ей не волноваться.

Но когда пролетел октябрь, настал ноябрь и Германия официально присоединила к себе территорию Западной Польши, Данциг и так называемый Польский коридор, Лия начала беспокоиться. Если немецкие войска побеждают, почему тогда от Фридриха нет писем?

Владелица одного из местных магазинчиков, фрау Рейнгардт, получила весточку о том, что ее мужа, которого мобилизовали одновременно с Фридрихом, ранили под Варшавой и теперь он лежит в госпитале неподалеку. Вдова Гельмес тоже получила официальное письмо, в котором сообщалось, что ее сын погиб во время Польской кампании. Погиб за фюрера, как настоящий герой. Лия же не получила ничего.

Когда остальные жительницы деревушки получали письма от своих мужей и любимых, в которых те подробно описывали победы на фронтах, сердце Лии сжималось. Единственное, что ей оставалось, – вымученно улыбаться соседям и желать им «guten Morgen»[33].

Однажды в воскресенье поздним вечером в дверь бабушкиного дома коротко постучали, и у Лии едва не остановилось сердце.