Она может или возвысить, или унизить близкого ей человека. Меня она не возвысила, понимаешь, Демин?

Я в нее очень верил. Если бы кто-нибудь прислал анонимку или шепнул, что она, мол, такая, – ни за что бы не принял за правду. Силы бы в себе нашел, чтобы намертво подавить сомнение. Но ведь я же своими глазами видел. Вот что страшно и непоправимо. В сорок втором с нашего аэродрома «Дуглас» уходил в тыл. Два авиамотора на завод отвезти надо было. Командир полка разрешил – слетай на пару суток, Ветлугин, раз твоя семья в этот город эвакуировалась.

Ветлугин вздохнул и смолк. Ему вспомнился сорок второй – завьюженный фронтовой аэродром, «Дуглас», подготовленный для рейса в тыл, в далекий волжский город.

Получив разрешение, Ветлугин уложил в вещмешок харчи, попросил в продотделе за неделю вперед свою летную норму – и в самолет. Глубокой ночью «дуглас» приземлился на заводском аэродроме. Пока Ветлугин на попутных машинах добирался в центр города, и вовсе за полночь перевалило. Разыскав дом и подъезд, он поднялся по узкой грязной лестнице и долго стучал в дверь озябшим кулаком. Никто не открывал. Потеряв терпение, Ветлугин стал колотить изо всех сил. Наконец в коридоре послышались шаги и раздраженный голос жены: «Кого?» – «Открывай, – волнуясь, закричал Ветлугин. – Это же я, неужели не узнаешь?» Никаких радостных восклицаний, лишь тревожный шепот.

– Подожди, Сергей, у меня тут квартирант.

И Ветлугин все понял. Какой же мог быть квартирант, если у нее отдельная однокомнатная квартира.

– Открой! – закричал он. – Иначе дверь вышибу!

Ветлугин ворвался в полутемный коридор, увидел из нею сквозь раскрытую дверь комнату и в ней кровать с двумя еще теплыми подушками, одеяло, в панике сбитое на пол. Мужчина средних лет с забинтованной головой никак не мог просунуть в гимнастерку с танкистскими эмблемами дрожащие руки. По всему видно, только из госпиталя, потому что у кресла стоял его прислоненный костылик. Жена повисла у Ветлугина на руке с горьким плачем. Он ее оттолкнул, выхватил из кармана пистолет ТТ и снял с предохранителя. Все плыло в красных точках перед глазами. И вдруг он увидел лицо раненого танкиста. Тот смотрел на него остановившимися глазами, а губы были большие, белые, трясущиеся.

– Стреляй, браток, видно, твоя правда!

Вероятно, если бы не сказал танкист в ту минуту этих слов, всю обойму вогнал бы в него Ветлугин. Спасибо, эти слова как-то остудили. Ветлугин расцеловал крепко спавших на кухне ребятишек и вещмешок оставил с продуктами. А жену даже пальцем не тронул. Три квартала бежала она распатланная за ним по пустынным ночным улицам, пока он не остановился и побить ее не пригрозил.

Подавленный воспоминаниями, Ветлугин потянулся за папироской. Вздрагивающие пальцы не сразу высекли огонь из трофейной зажигалки. Комната наполнилась сладковатым табачным дымом. Ветлугин знал толк в курении и всегда держал дорогой табак.

– Никогда не забуду, – сказал он, – как я брел по ночному городу, не разбирая дороги. В летном общежитии подошел к зеркалу и вдруг вижу, лицо у меня черное.

Понимаешь, Демин, это у меня-то. Пусть паршивенького, но блондина, – и совершенно черное лицо. Да, нелегко мне та ночь досталась. После она посылала письмо за письмом, каялась, заискивала, упрекала. А когда поняла что не вернусь, стала жаловаться. Куда только не писала. И в политотдел, и командующему. Вызвал тот меня на ковер, а когда выслушал, головой утвердительно закивал: «Верно, Ветлугин. Я бы сам на твоем мосте так поступил. Не все прощается в жизни».

Командир замолчал и с минуту старательно раскуривал папиросу. Демин неловко пошевелился, тихо сказал:

– А может… Константин Николаевич? Человек должен быть добрым. Способность прощать – это свойство сильного человека.

– Спиноза, – насмешливо покосился на него Ветлугин. – Гордость – это тоже свойство сильного человека. – Он снова помолчал, пожал плечами. – Не знаю, как можно простить такое предательство. Если бы те, кто сейчас шепчет мне вслед гадости, знали правду, они бы наверняка судили иначе. Мусенька что? – улыбнулся он неожиданно, как-то сразу помолодев. – Такого преданного друга мне не сыскать. Мы с ней огни и медные воды прошли Она меня под Лозовой из-под бомбежки раненного вытащила и никогда этим но хвастает. Останемся живы – обязательно поженимся.

– А я обязательно женюсь на Заре, – проговорил Демин.

– На ком, на ком? – не сразу догадавшись, проговорил Ветлугин.

– На Заре Магомедовой. На той самой оружейнице, за которую вы только что снимали с меня стружку.

– Значит, ты с ней всерьез?

– Всерьез, товарищ командир.

Ветлугин шагнул к нему и протянул руку.

– Тогда прости меня за то, что тут я наговорил. Я-то думал, что это типичный фронтовой флирт, гусарские похождения старшего лейтенанта Демина, так сказать. Но если ты все обдумал и взвесил, то дай тебе, как говорится, бог здоровья. Поперек вашей любви становиться не буду.

Подполковник задумался и посмотрел в окно на дальнюю панораму аэродрома с низко нависшим над ним сумеречным небом.

– Но все равно хочу дать добрый совет. Не афишируй свою любовь. Все-таки война, фронт… Подожди немножко. Вот возьмем этот самый Берлин и после такую свадьбу отгрохаем. О-хо-хо!

Но Ветлугин ошибся. Брать Берлин Николаю Демину не пришлось.

* * *

В марте сорок пятого года штурмовой полк Ветлуги – на стоял неподалеку от провинциального немецкого городка Мизеритц. В первый же день базирования, пользуясь нелетной погодой, Демин попросился у подполковника отлучиться с аэродрома на три часа, чтобы своими глазами посмотреть на первый на его боевом пути немецкий город.

– Небось хочешь захватить и ее? – насмешливо прищурился Ветлугин.

– Хочу, – улыбнулся Демин. Если позволите, конечно.

– Что же, валяй, это полезно, – благословил командир полка и кивнул на крыльцо, перед которым стоял замызганный «виллис» с открытым тентом, – берите мою таратайку, пока свободна. Туда свезет, обратно на своих двоих притопаете. Видишь, как быстро грунт подсыхает. Через день-два работать начнем. Ну, гуд бай, как бают союзники.

Солдат Сизоненко, шофер командира полка, быстро домчал их до центральной площади городка. Отсюда Демин и Зара направились узкой улочкой, стиснутой с обеих сторон трехэтажными домами, дальше – просто куда глаза глядят. Миновали ратушу, на которой уже развевался по ветру красный флаг, обогнули мрачное здание кирки с тонким шпилем, устремленным в прояснившееся небо. Погода действительно налаживалась. Кругом заливало весеннее солнце. Взорванных и обгорелых зданий было очень мало – городок взяли с ходу, и большого боя здесь не было. Мимо прошла густая длинная колонна гитлеровских солдат и офицеров. Ее конвоировал всего один пехотинец в шинели, с подоткнутыми под ремень полами, в лихо сдвинутой набекрень меховой ушанке.

– Ну, ну! Шнель, толстозадые фрицы! – покрикивал он, хотя в колонне не было ни одного толстозадого.