– Здравствуй, герой! – прогудел властный голос.

– Еще не герой, товарищ командующий, – с усмешкой ответил Демин.

Глаза у маршала вдруг потеплели, и на суровом непроницаемом лице его мгновенно появилась улыбка, не оставлявшая сомнений, что в иные минуты маршал может быть и веселым, каким его редко видели в напряженные дни подготовки к большому штурму.

– Дерзишь? – спросил он у летчика добродушно.

– Дерзость города берет, – брякнул неожиданно не только для всех окружающих, но и для самого себя Демин.

– Суворов говорил – смелость, – строго поправил маршал.

– В наши дни дерзость выше смелости, – защитил себя Демин.

– Почему?

– Потому что смелым может быть и застенчивый человек, а дерзким никогда.

– Оригинально. Сам, что ли, придумал?

– Сам.

– Смотри-ка какой Аристотель. – А вы не согласны?

– Нет, – расхохотался маршал, и все стоявшие рядом тоже облегченно расхохотались. А Демин повеселел, понимая, что строптивостью своей попал, что называется, «в жилу». Видно, была у командующего фронтом, утомленного тысячью дел, необходимость в минутной разрядке.

– Почему же нет? – спросил Демин.

– А потому что дерзость – это всего лишь составная часть смелости подлинной. Дерзким может быть я неуравновешенный человек, а то и попросту нахал. Я, конечно, тебя не имею в виду, – под одобрительный изрыв смеха оговорился маршал. – А вообще-то после победы ко мне приходи, и мы на эту тему подискутируем. А сейчас – к делу. Твой вылет на штурмовку эшелона я не забыл. И сегодня я приехал, чтобы об одном рискованном задании договориться. Смотри, – маршал развернул на сгибе ту же самую карту, – Зееловские высоты знаешь?

– Кто же их не знает, товарищ командующий? – вздохнул Демин. – Там одной зенитки разливанное море.

– Не только зенитки, но и «мессершмиттов» временами хватает в воздухе, – дополнил маршал. – Только брать Зееловские высоты за Советскую Армию ни Эйзенхауэр, ни Монтгомери не придут. Нам брать придется: мне и тебе.

– Понимаю, – протянул Демин.

– Так вот. Сейчас мы выявляем уже детально систему их обороны. И очень важно провести фотосъемку вот на этом участке. Привези фотопленку – капитаном к Первому мая будешь. Тебе пойдет четвертая маленькая звездочка на погон.

– Мне и одна большая пошла бы, – усмехнулся Демин.

– Придет час – будет, – согласился маршал и раскрыл дверцу «виллиса», давая понять, что разговор окончен. Шофер уже включил зажигание, и мотор работал на малых оборотах. Демин вытянулся. Четким, миллион раз отрепетированным движением приложил ладонь к виску.

– Погибну, но ваше задание выполню, товарищ маршал.

Из открытого окна автомашины командующий фронтом строго и неодобрительно посмотрел на него.

– Погибать не надо, товарищ Демин. Победа скоро. А задание выполните. – И тоже взял под козырек.

Когда «виллис», сопровождаемый бронетранспортером, скрылся за пределами полевого аэродрома, Ветлугин тяжело перевел дух.

– Вот уж истинно говорят, что самая сладкая пыль – это пыль из-под колес автомобиля, на котором отъезжает начальство. – Он поглядел на Демина и с уважением покачал головой. – Ну и ну. Как только ты мог в таком легкомысленном тоне с самим командующим фронтом разговаривать? Ведь в его присутствии даже у иных генералов коленки дрожат.

Демин заправил под пилотку светлый чубчик, пожал плечами.

– А вы сделайте меня генералом, товарищ подполковник, может, и у меня будут коленки дрожать.

Ветлугин рассмеялся и ударил его черной крагой но плечу:

– Вот уж чего не могу, того не могу. Ну ладно. Делу время – потехе час. Идем в землянку прокладывать маршрут.

Над аэродромом прошумел теплый весенний ливень, и чужое ненашенское солнце заблестело на широких плоскостях и кабинах штурмовиков, упрятанных в капонирах под тонкими маскировочными сетями. «Папаша» Заморин до одури ненавидел эти сети, считая их никчемными и ненужными, и когда они из-за какой-нибудь оплошности падали на самолет и надо было их поднимать, зло ругался на всю стоянку.

– И какой это только умник придумал такую страхолюдину. Да какая это, с позволения сказать, маскировка! Так. Фиговый листок, да и только. Совсем как на Венере какой, из мрамора сделанной. Весь срам наружу, а фиговый листок поверх самого стыдного места припечатан.

Бывало, погибший Леня Пчелинцев нет-нет да и прерывал его красноречивые тирады:

– Василий Пахомович, значит, вы против великого искусства идете. Против эллинского и против древнегреческого? Значит, для вас Аполлон Бельведерский хуже печного горшка?

– Можешь даже считать, что хуже ночного, Леня, – намертво стоял на своем «папаша» Заморин. – Тебе этот Аполлон еще и Бельведерский, к тому же. А по мне, так это попросту голый парень, которому не дали чем стыдное место прикрыть. И вообще, я не интеллигент, а человек от земли и с детства привык одеваться как следует. Если бы я ходил вроде Аполлона с фиговым листком промеж ног, меня бы батька розгами засек еще в детстве, А уж если бы я и выжил, то в бригадиры к трактористам никогда бы не попал, потому как навек был бы скомпрометирован.

Короче говоря, поправляя маскировочные сети, он всегда ворчал. А сегодня была у него еще и дополнительная причина сердиться с особой силой. Неожиданно получил папаша Заморин приказ от самого инженера полка срочно подготовить машину к боевому вылету. Он бросил исподлобья взгляд на соседние стоянки, но не обнаружил там никакого движения.

– А другие как? – спросил он у инженера полка. – Кому-нибудь тоже приказали готовиться?

– Пока одному вашему экипажу, – уточнил инженер.

И тогда «папаша» Заморин окончательно заскучал.

Человек наблюдательный, но немногословный, он на этот раз не удержался от осуждающего замечания:

– Все Демина да Демина на боевое задание. Можно подумать – летчиков больше в нашем полку нет. Вон у Чичико Белашвили сколько каплунов пятой нормой объедаются, а в бой после училища как по два раза сходили, так и все. А моего командира давай и давай. Двужильный он, что ли!

И подумал Заморин о том, что, видно, сложным и опасным было задание, если потребовался всего один опытный экипаж. Подошли веселый, улыбающийся Рамазанов и оружейница Магомедова.

– Из каптерки видел, ты быстро-быстро на самолет ходил, – еще издали окликнул его Рамазанов. – В чем дело, Василий Пахомыч? Полк на отдыхе, а ты в кабине шуруешь.

– Полк на отдыхе, а нам летать, – вздохнул горько Заморин. – Давайте за дело, други мои.

У Магомедовой на бледном, густо усеянном веснушками лице тревожно блеснули глаза.

– А более определенно вы что-нибудь знаете?

– Нет, дочка, – потеплевшим голосом ответил Заморин. – Придет командир, расскажет.