– Ну, ты даешь, блин, – обратился он к неожиданной посетительнице, испытывая даже какое-то сочувствие к оказавшейся в подобной ситуации зверушке, – тоже, небось, холодно и жрать нечего. Но уж тут у нас с тобой судьба близкая. Жрать и мне тоже нечего, коньяк ты не пьешь, курить не куришь. А вот насчет тепла это, может, и правильно. Правда, ползать по себе я тебе не дам, хочешь – сиди и кармане, там все-таки теплее, чем на улице.

С этими словами Михаил засунул руку в один из многочисленных пустых карманов, отпустил там зверюшку и закнопил карман. Она там немного повозилось и затихла. «Вот и хорошо», – решил Михаил и продолжил свой отдых в ждущем режиме.

Утро наступило совершенно внезапно. Он задремал на очередные двадцать минут, а когда открыл глаза, с востока небо уже было ярко-голубым, и вот-вот должно было проявиться солнце; гребень горы уже был виден, словно тонкая красно-оранжевая полоска, напоминающая раскаленное лезвие сабли. Ортопед подивился, насколько точно местные жители назвали этот хребет. Это фантастическое зрелище длилось, наверное, не больше минуты, потом небо за ним начало светлеть, полоска как бы поблекла и начала расползаться вниз по горе. «Надо обязательно это запомнить и братанам рассказать, – решил Михаил, – такое увидеть это круто! Все-таки природа – штука сильная. Мы супротив нее вообще землеройки какие-то… Кстати, а где ночная зверюшка, хоть рассмотрю ее». Ортопед полез в карман, но, кроме нескольких черных шариков, оставленных зверюшкой, ничего не обнаружил. Она незаметно слиняла, чисто по-английски. «Ну, хоть поспала в тепле», – подумал он с симпатией.

Так, а что делать дальше-то?

Михаил встал, собрал остатки веток, на которых сидел, и бросил их в костерок, чтобы перед началом пути немного согреться. С удивлением отметил, что холод особой бодрости ему не прибавил: сказывалось отсутствие полноценного питания, которым он избаловал свой организм за последнее время. «Нет, – решил он, – хватит потакать его гнусным привычкам, вот, приеду домой, буду по специальной системе и специальной диетой себя тренировать. А то день не поел и уже жрать хочется. На хрен мне такой организм». И вроде полегчало, есть уже так не хотелось. Он решительно достал флягу коньяка, отвернул крышку, хотел налить, потом подумал: «А ведь опять организм мне диктует, а не я ему, вот ведь любыми путями старается своего достичь. Нет уж, не выйдет. В горах, вообще, пить нельзя, окромя как на базе, да и то осторожно». Он вспомнил, как в молодые годы шли они даже не по альпинистскому, а по туристскому маршруту, правда, зимой; пришли на промежуточную базу, и высота-то была каких-то три тысячи метров. Решили слегка расслабиться, ну, выпили грамм по двести и завалились спать. А утром смотрят два спальника пустые. Выскочили на улицу, а с другой стороны дома – два окоченевших трупеца в одних трусах и ботинках. Вышли ночью по малой нужде, да перепутали, с какой стороны дверь, Луны вообще не было. Царапались, царапались со стороны склада, там тоже дверь, но закрытая. Потом, видно, закоченели, решили отдохнуть и замерзли. Приезжали местные следователи, всех трясли, но Михаил запомнил, что каждые сто метров высоты равнозначны пятидесяти граммам водки сверх выпитого и, если принять стольничек на высоте четыре пятьсот (как он засек по высотомеру), то это уже будет почти пол-литра, да еще на голодный желудок, да еще спускаться, а в горах это трудно понять, так как расслабляешься. Такие заморочки, пожалуй, ни к чему. Михаил понюхал пробку, решительно завернул флягу, закурил, чтобы хоть как-то стимулировать дважды обделенный организм, и двинулся вниз, придерживаясь направления, где, как ему показалось, он видел ночью то ли свет, то ли какой-то отблеск.

Поначалу ничего нового не происходило, склоны были довольно крутые и скользкие; так, в течение трех часов он спустился всего метров на шестьсот, преодолев по прямой километров семь-восемь. Здесь он обнаружил первые следы жизни – едва заметную тропинку, спускающуюся вниз. Справедливо рассудив, что, если дорога вниз, то явно куда-нибудь да приведет, он двинулся по ней. И действительно, еще через пару часов начали попадаться какие-то кусты, чахлые деревца и даже клочок земли с бороздками, явно проделанными каким-то инструментом. На одной из скал, нависающей над тропинкой, он заметил шевеление, но, подойдя ближе и не поленившись забраться туда, никого не: обнаружил. «Надо же, сколько территории пропадает зря, все вопят о перенаселении, экологической катастрофе, а нет бы вот за эти места взяться, то ли камень отсюда для строек добывать, на сотни лёт хватило бы, то ли теплиц настроить, вон солнце какое жаркое». Увлекшись решением дальнейшей судьбы человеческой, Михаил наступил на покрытый мхом камень, поскользнулся и хорошо приложился задом об дорогу. «Да ну их всех, – решил он, обидевшись на все человечество, – голову всякими глупостями забиваю, обо всех беспокоюсь, а они на меня ноль внимания. Хотя бы селение, какое здесь устроили или что-либо съедобное посадили, правда, сейчас вроде весна и плодов нет. Или зверей, каких тихоходных вывели, вроде зайца, но чтобы каждый пол-литра молока давал, дабы их не убивать, а жрачку таким, вроде меня, обеспечить. Правда, с другой стороны, наверное, такие, как я, раз в десять или сто лет появляются, так что и это не выгодно. Во, блин, попал!»

К концу дня Ортопед забеспокоился и, признаться, неспроста: тропинка, по которой он шел, бодро перемахивала холмики, иногда от нее отделялись другие тропки, но ни более широкой, ни более часто используемой она от этого не казалась. Так, намек на дорогу. И только когда солнце недвусмысленно решило скрыться за горизонтом с очередной возвышенности, Михаил заметил совершенно четкий зайчик-отблеск лучей на чем-то явно металлическом. Он еще раз сориентировался по компасу, встроенному в его навороченный для всех случаев жизни хронометр, и решительно зашагал в нужном направлении. Спустились сумерки, потемнело, но еще что-то различить было можно; и вот, наконец, преодолев очередное возвышение, он оказался на краю весьма ровной долины или поляны, с другой стороны которой он увидел творение рук человеческих. По мере приближения к нему Михаил начал различать архитектурные детали. И вдруг понял – это… храм, причем не простая халупа, типа деревянных церквушек в глуши России, к коей относилась и родная деревня Грызлова, но вполне добротное каменное здание с деревянными пристройками по бокам и высокой покрытой металлическими желтого цвета пластинами (как он потом подумал, то ли позолоченными, то ли из бронзы и конусообразной формы). Отблеск луча на одной из таких пластин он и видел