Рассмеялся я вместе со всеми, хотя картина была слишком реалистичной и оттого особенно удручающей.

На том вечере мы много фотографировались. Через пару дней получил фотографию, глаза бы мои ее не видели. Рядом с молодой, красивой и цветущей женщиной — ну просто старикашка какой-то, плюгавенький и лысый. Игорь Юдин собственной персоной. У меня даже сердце защемило от увиденного. Разве пара я такой женщине, и вообще, зачем я ей нужен?

Слишком часто вспоминаю эту фотку. Настроение сразу портится, становлюсь угрюмым, неразговорчивым, иногда, чего себе раньше никогда не позволял, срываюсь на и грубость. Однажды даже до слез Элю довел. Вот уж не ожидал от нее такого. Сам растерялся. Никак не мог ее успокоить. И она «завелась», наговорила мне кучу обидных слов. Вспомнил: чтобы победить женщину в споре, надо заплакать первым. Но плакать я не умею, слезные железы, должно быть, не такие как у всех, бездействуют, а может, были, но атрофировались.

Замечаю — мы стали довольно часто, или скажу мягче — периодически — ссориться. Я упрекал ее в непонимании моей тонкой натуры, цитировал при этом любимого Высоцкого:

Я и вправду в такие моменты мало чего соображаю. Прекращаю общаться, мазохистски культивирую свои надуманные, нереальные обиды. Потом не выдерживаю, долго ищу повод для звонка, звоню якобы по делу. Она прекрасно понимает все мои на самом деле смешные хитрости. Иногда звонит первой сама, насмешливо предлагает:

— Юдин, хватит дуться.

Я охотно и даже поспешно принимаю примирение — мне без нее откровенно плохо. А вот ей без меня?..

Так и не могу ответить сам себе: кто я в ее жизни? Смотрю на нее с преданностью давно живущей рядом собаки, Слов красивых почти не говорю, на комплименты скуп. Цветы и подарки дарю редко, в театр или даже в кино почти не приглашаю. Ее свободное время предпочитаю проводить в ресторане. Да и то в своем, так что никакого разнообразия.

Когда она уходит, я начинаю считать часы до нашей следующей встречи. Рассказами о ней давно уже всем надоел — у меня теперь в разговорах только Эля.

…У меня есть один знакомый, его все зовут Саша-Даша. Когда-то Александр был женат на женщине по имени Даша. Думаю, любил ее. Говорил беспрестанно: «Даша решила, Даша сказала, Даша сделала». Глаголы могли быть какими угодно, имя Даша — неизменно, так сказать, величина постоянная. Так и приклеилось к нему прозвище «Саша-Даша». Похоже, что и мне скоро мои знакомые приставку «Эля» прилепят.

Думаю о ней беспрестанно, даже стихи тайком стал писать. Но видение: все еще молодая и по-прежнему красивая Эльвира толкает колясочку с немощным старикашкой, преследует меня неотступно, к тому же перед глазами все время та самая фотография, будь она неладна.

Чем же у нас все закончится?..

«Ресторан закрыт». Эту табличку, как законченный мазохист, вывесил с внутренней стороны стеклянной двери. А кроме меня, собственно, ее теперь и повесить было некому. Я остался один. «Ручеек у камина» приказал долго жить — камин погас, ручеек иссяк.

…Началось, точнее, закончилось с того, что ушел Алексей. Как и предупреждал. Его пригласили на должность генерального директора и соучредителя в проект по созданию новой сети ресторанов. От таких предложений не отказываются. Большому кораблю — большое плавание. Упрекнуть мне моего золотого родственника абсолютно не в чем. Согласился проработать год, на самом деле директорствовал полтора. Да как директорствовал! Ресторан просто расцвел. Мы даже удостоились хвалебного сюжета на довольно крупном телеканале. У нас прекрасная кухня, вышколенный персонал, люди приходят к нам охотно. Когда-то я мечтал, чтобы в ресторане было как можно больше завсегдатаев. Теперь случайным гостям может столика и не достаться, в основном — гости постоянные.

Последние пару недель Леша с работы практически не уходил. Заказал в типографии новое меню с красочными фотографиями блюд, провел инвентаризацию. В ночь перед отъездом снял остатки. Не успел только одного — найти себе замену.

— Абы кого рекомендовать тебе не имею права, а кто посерьезнее, те пока заняты, — сказал он извиняющимся тоном. — Так что, дядя, спасение утопающих — дело рук…

— Дело рук тех, кто хватается за соломинку, — перебил я его с горечью.

— Даже если и так. Это твоя лодка, вот и держи ее на плаву, чтобы не пришлось за соломинку хвататься, — когда надо, этот парень умеет быть жестким.

«Соломинка» нашлась быстро. Она и впрямь напоминала тростинку — худая до прозрачного свечения, ножки — даже не спички, а зубочистки, маленькое личико. Копна длиннющих смоляных волос, казалось, что вот сейчас эта грива ее перевесит.

Порекомендовал мне Любу один знакомый. У каждого, наверное, найдется среди знакомых такой человек, который звонит раз в пять лет, бегло спрашивает, как дела, и, не дождавшись ответа, обращается с незначительной просьбой либо вопросом. Именно такой человек мне и позвонил. Судьбе было угодно, чтобы в эту пятилетку он спросил, не нужен ли мне в ресторан толковый управляющий. Я чуть не подпрыгнул от такого совпадения. Сдерживая эмоции, попросил, чтобы на собеседование кандидат явился как можно скорее.

— Ты не гляди, что она молодая, весьма опытная и энергичная особа, прекрасно знает ресторанный бизнес, — напутствовал меня знакомый и скоренько попрощался. У таких людей, как водится, масса неотложных дел.

Насчет опытности ничего не скажу, чего не было, того не было. А вот энергичности, правда, весьма избирательной, Любе было не занимать. Она энергично кричала на сотрудников, с непередаваемой энергией каждые две недели исчезала в отпуск — дешевая путевка подвернулась, да и компания прекрасная, грех отказаться; весьма энергично завтракала, обедала, а если случайно задерживалась в ресторане до вечера, то и ужинала. Я даже удивлялся, как в такой тщедушный организм лезет такое невероятное количество пищи. Впрочем, все эти исключительные качества нового директора я разглядел, разумеется, не в первый день. А тогда, радуясь, что так легко вышел из создавшейся ситуации, доверился рекомендации малознакомого человека. Так что винить, кроме себя самого, некого.

Промчавшись через нашу ресторанную жизнь метеором, бед наделать Люба успела немало. С чего начался ее конфликт с поварами, причем сразу со всеми, теперь точно и не припомню. Только помню, что случилось это в первый же день ее работы. Это было тем более удивительно, что на кухню она старалась не заходить, видно, боялась запачкать свою неизменно белую блузку с непременными пышными кружевами. Повара ее возненавидели сначала тихо, потом бойкотировали все указания нового директора демонстративно, сопровождая свое отношение к Любе энергичными выражениями, до которых были весьма охочи и исполняли эти отнюдь не музыкальные фиоритуры мастерски. Люба краснела пятнами, потом довольно неожиданно открыла и в себе способности отвечать тем же. В этой упорной борьбе победителями все равно ежедневно оказывались повара — пищу ей стали подавать несъедобную.