— Не знаешь ли, каким образом? — спросил он.

— Как она нашлась?

— Да.

— Знаю. И даже знаю, как она исчезла сперва.

— Все-то ты знаешь. И как же она исчезла?

— Заблудилась. Шла себе по лесу, и заблудилась. Нашлись в лесу люди, не то, чтобы очень добрые, а так. И вывели ее, но не к Верхним Соснам, а в другое место совсем. Они там временно проживали.

— А нашлась как?

— А прибыл в то место, где они проживали, некто. И сказал, что путь в Верхние Сосны знает, выведет. И вывел.

— Кто же этот некто? Знаешь?

— Знаю.

— Скажешь?

— Нет.

— Стало быть…

— Свистуну утерли нос. А ты, небось, много денег ему дал.

Житник промолчал.

— Так стало быть, в связи с создавшимся положением, Житник, нужно тебе принять предложение Добронеги. Пока она не передумала.

— Ох уж мне эти марьюшкины предложения. Что за предложение?

— Вот, я знала, что разум свое возьмет. Предложение хорошее. Суд над Детином состоится при всем честном народе, не так ли?

— Так.

— И нужно, чтобы вина Детина была доказана. Буде она доказана, с Детина можно было бы потребовать виру и отпустить с миром. А только вира велика слишком. Придется его отдать возмущенным варангам, а там — пусть они делают с ним, что хотят. В этом случае все имение и владение Детина переходят к старшему сыну, не так ли. А уж со старшим сыном ты найдешь способ договориться.

— Предположим, что все это так.

— Остается только сделать так, чтобы быть уверенным.

— В чем?

— В том, что вина Детина будет доказана. При всем народе.

— И об уверенности этой…

— … как раз и печется Марьюшка. То есть, у Марьюшки есть способ повернуть дело так, как она захочет. Может вину доказать, а может невиновность. Детин на суде будет оправдываться, будет говорить разное. От этого многое зависит. Нужно, чтобы он говорил так, чтобы ни у кого не осталось сомнений в том, что он виноват.

— Как же это сделать?

— Для этого Детину нужно дать несколько советов. Советы должен ему дать человек, которому Детин смог бы полностью довериться. Советы должны быть составлены так, чтобы Детин верил, что это для его же блага. Его научат говорить, он будет говорить, думая, что доказывает невиновность, в то время как доказывать он будет как раз противоположное.

— Интересно. И такой человек, которому Детин доверяет, есть у Добронеги на примете?

— Нет. Но его можно, такого человека, создать.

— Это займет много времени.

— Вовсе нет. Совсем немного. Человек этот поговорит с Детином, войдет к нему в доверие, скажет, что ему хорошо заплатили друзья, чтобы он давал Детину советы.

— Еще интереснее.

— В Риме таких людей называют законниками.

— У нас это не очень распространено.

— Это так. Но ведь и не запрещено же.

— Да. Позволь, позволь. Ах ты… да ведь Марьюшка в Киеве!

— А хоть бы и так. И что же?

— А жена князя нашлась совсем недавно. Очевидно, вчера. Откуда же Марьюшке об этом знать?

— Подумай.

— Значит, она не в Киеве.

— Значит, не в Киеве.

— В Новгороде?

Эржбета улыбнулась мрачно. Помолчав, Житник спросил, тоже мрачно:

— А это не она ли часом все подстроила? И что жена князя нашлась — не марьюшкиных ли добронежных рук дело? А?

— Вряд ли.

— Ты уверена?

— Глупо было бы сперва помогать Ярославу, а потом делать предложения тебе.

— Марьюшка и не на то способна.

— Не в данном случае.

Еще поразмыслив, Житник сказал:

— Хорошо. Что нужно делать?

Эржбета сняла с плеча колчан, вытащила из него стрелы, перевернула. Из колчана выпал берестяной свиток.

— Нужно тебе подписать вот это.

Житник взял у нее свиток и быстро пробежал глазами.

— Это пропуск, — сказал он.

— Именно.

— Пропуск на двоих в заграждение в детинце и приказ об оказании содействия.

— Да.

— Здесь сказано — в любое время.

— Да.

— Дальновидна Марьюшка. С таким пропуском…

— Тебе его вернут по окончании суда.

— Нужно подписывать?

— А как же.

Эржбета отворила кожаную нашивку на колчане.

— И чернила, и перо! — Житник улыбнулся. — Запаслива ты.

— О! Не говори! Все мы запасливы на службе у Марьюшки.

— А пропуск в сам детинец не нужен ли?

— Нет. Уже есть.

— Подписанный кем?

— Тобой.

Житник не выдержал и рассмеялся.

— Столько у нее сил, столько ярости, — сказал он. — Неуемная девица, эта Добронега. Если бы мы с ней не состояли в родстве, я бы на ней женился. Вдвоем мы владели бы всем миром.

— Завладей сперва Новгородом, Житник, а там видно будет.

Житник снова помрачнел, перечел пропуск и приказ, и подписал свиток.

— Спасибо, — сказала Эржбета, скручивая бересту. — И о моем условии не забудь.

— Да, тебе нужны какие-то земли.

— Совсем немного.

— Запомнил.

— Иди теперь к этим… а то тебя уж заждались, небось.

— Да, пожалуй.

Житник повернулся, вглядываясь в чащу. Ничего особенно опасного. Когда он снова обернулся, чтобы что-то сказать Эржбете, ее уже не было.

Киевские планы провалились. Есть такие же планы во Пскове — там тоже зреет заговор, тоже купеческий, но они, псковитяне, еще меньше готовы, чем киевляне. Псковом правит Судислав, младший династический сын. Он никто. Настолько никто, что и заговор против него составлять было как-то нелепо. Заговорщики ждут сигнала из Новгорода. Нужно ли давать им сигнал? Да на Судислава только прикрикнуть — и он сам сделает все, что нужно. Принесет ключи от города, уйдет в монахи.

Рагнхильд и волхвы лишили меня поддержки. Нет, это просто совпадение. Всякое бывает. Не может же человеку все время везти, должны случаться срывы иногда. Не верю я в эти глупости.

Житник выругался, стукнул ладонью по поммелю, вздохнул, и решительно зашагал обратно к крепости.

На третий день сидения в яме от прежнего Детина оставалось мало — память да некоторые черты лица. Воля его, казавшаяся и ему, и другим стальной, надломилась, как сухая тростинка, сразу после взятия его под стражу. Требовал и звал он, сидя в яме, первые три или четыре часа, просто по инерции. Затем последовал период апатии. Детин не обращал внимания на холод — а в яме, несмотря на летнее время, было прохладно днем и холодно ночью. Физиологические нужды заставляли его время от времени вставать и перемещаться в противоположный угол. На запах слетались мухи. Некоторое время они ему досаждали, но вскоре он перестал обращать на них внимание. В ступоре он вяло просматривал вялые картины, которые показывала ему ставшая бесстрастной память. То детство, то недавние события, то строительные дела, то жену и детей. Временами возникал образ Любавы, но и на него Детин никак не реагировал. Тоска, конечно же, наличествовала, но очень ровная, без всплесков. На второй день Детин почувствовал сперва жажду, а затем голод. На какое-то время это вывело его из ступора, и он стал слабо звать кого-нибудь. Никто не откликался. К полудню кто-то спустил ему на бечевке корзинку, а в ней — ломоть влажного хлеба и жестяную кружку с водой. Детин выпил воду и стал есть хлеб. И только съев его весь, он почувствовал зверский голод. Затем голод куда-то пропал, а в голове стало вязко. Запылали уши и щеки. Детин понял, что простужен. К закату в яме потемнело, и некоторое время шел мелкий дождь. К ночи Детин заходился горячим, сухим кашлем. Озноб терзал тело, ноги и руки заледенели, в паху было горячо. Сколько ни кутался Детин во влажную сленгкаппу, согреться нечего было и думать. И он решил, что этой ночью умрет.