– Храм?

– Дом, где молятся богу. Храм людей христианской веры. Вы их называете кириситанами.

О храме переспросил не я, а Фудо – он как раз вышел из развалюхи напротив. Кицунэ-дзару тенью следовал за ним.

Храм выглядел вполне обычным домом, разве что побольше своих соседей. Он казался надежным и крепким. Крышу недавно перекрывали – солома желтая, еще не успела посереть. На крыше был установлен уже известный нам знак, он-то и привлек мое внимание.

Крест.

Не из бамбука, а из тщательно оструганных досок.

– Ваши храмы выглядят так?

– Наши храмы выглядят иначе, господин. Это не простые дома, в каких живут люди. Их строят по-другому, как и ваши храмы.

– Почему ты решил, что это храм?

– Здесь жили бедняки. Они не смогли построить храм – такой, как нужно. Или не знали, как он должен выглядеть. Крестьяне отвели под него лучший дом в деревне. На крыше храма обязательно должен быть крест. Он здесь есть, господин, на единственном доме во всей деревне.

– Ты сказал: «жили»?

– Думаю, этих людей больше нет.

Перед домом с крестом улица расширялась. Мы оказались на маленькой площади, в самом центре деревни. Отсюда была видна вся Фукугахама: два ряда домов вдоль единственной улицы; еще пять или шесть на отшибе – они торчали из склона лощины, как семейство грибов с трухлявыми шляпками.

– Сколько в Фукугахаме домов?

– Тридцать семь.

Слуга-обезьяна ответил раньше, чем кто-либо из нас успел сосчитать.

– А сколько могил на кладбище с крестами?

– Больше ста. Может, сотни полторы…

– Они все там, – Мигеру сделал странный жест: нарисовал на себе крест, такой же, как на крыше или над могилами. – На погосте.

– Болезнь? Мор?

От волнения Фудо возвысил голос и закашлялся.

– Если бы не приказ инспектора Куросавы, – закончил он, отдышавшись, – я бы предпочел поскорее убраться отсюда!

– Это не мор, господин, – еле слышно возразил Кицунэ-дзару. – Деревня пуста, да. Но нам не угрожает никакая болезнь.

– Ты уверен? Почему?

– Простите, господин. Я не могу сказать большего.

– И на том спасибо, – хмыкнул Фудо.

Я ждал, что он накажет Кицунэ-дзару за то, что слуга без спросу вмешался в беседу самураев, или хотя бы выбранит за наглость. Нет, архивариус простил обезьяне ее выходку.

– Значит, все жители мертвы, а нам бояться нечего?

Словно в ответ, над деревней раненой птицей взлетел отчаянный женский крик.

– Пуста, говоришь? – просипел архивариус. – Бояться нечего?!

Лицо Фудо исказила жуткая гримаса. Если миг назад архивариус благодушествовал, то сейчас он был готов задушить обезьяну голыми руками.

Мы сорвались с места. На бегу я слышал, как за спиной топочут слуги, стараясь не отстать.

Визг.

Женский. Истошный, дикий.

Гогот.

Мужской. В несколько глоток.

– Там! – Фудо на бегу указывает рукой. – За мной!

– Отпусти-и-те! Не трогайте меня!

Было нетрудно догадаться, что сейчас делают с несчастной женщиной.

Я хриплю, вырываюсь вперед, обогнав архивариуса. У ворот, распахнутых настежь, останавливаюсь, упираюсь руками в воротный столб. Выравниваю дыхание, набираю в легкие воздуха. Рявкаю что есть силы:

– Пр-р-рекратить!

Кроме меня, этот приказ отдать некому: слугам не по чину, Фудо не по голосу.

Крик смолкает. Гогот стихает. На Фукугахаму падает тишина. Она кажется мне оглушительной.

– Всем выйти на улицу! По одному! Дом окружен!

Это я у досина Хизэши научился.

Ну да, по одному. Так они меня и послушались. Наверное, они не имели дела с уважаемым досином. В воротах объявляются четверо простолюдинов. Вид у них самый что ни на есть разбойный. Впереди детина с красным носом запойного пьяницы. Его кимоно сплошь в мелких дырках: птицы исклевали, что ли? Из дырок торчат клочья грязной ваты. На втором мерзавце – та еще жердь, выше меня на локоть – одежда болтается, как на пугале. Чужая вещь, краденая. Третий – вертлявый, беспокойный – замотан в невообразимое тряпье. Четвертый крепыш одет по-человечески, опрятно. Зато рожа у него бесовская, родимое пятно во всю щеку! Замер, молчит, зыркает из-под кустистых бровей.

Самый опасный, понимаю я.

У всех палки длиной в три сяку. Тяжелые даже на вид, как бы не дубовые.

– Кто кричал? Где женщина?!

Нельзя дать им опомниться.

– Привели, быстро!

– Женщина?

Разбойники переглядываются.

– Это девка, что ли?

– Исполнять!

– Ха! Сопляк!

– Девок не щупал? В долю хочешь?

– Дурака и смерть не исправит!

– Эй, Таро[53]! – пьяница оборачивается. – Тут самураи твою девку хотят!

Из дома кто-то выходит. Кто? За спинами не разглядеть. Шаги, шелест, стоны. Разбойники расступаются, пропускают Таро вперед. Он человек? Грудь – бочка, широченный торс. Руки свисают ниже колен. Ноги короткие, кривые. Горбун?

Да, горбун.

Таро буравит нас взглядом. Вот-вот просверлит дырку. Похоже, главарь. Одет в сравнении с остальными и вовсе роскошно: торговец средней руки. Левая лапища Таро что-то сжимает. Тряпку? Пук почерневшей соломы?

Волосы!

Длинные женские волосы!

Позади Таро скорчилась девушка. Копошится, стонет. Из всей одежды на девушке только нижнее, очень грязное кимоно. Она старается его запахнуть, но кимоно слишком порвано. Девушка не оставляет попыток. Кажется, она не замечает, что ее действия не имеют смысла. Что она вообще замечает?! Младше Теруко, совсем девчонка. Горбун тащил ее за волосы по земле, через весь двор.

Рядом с главарем – подручный. Блеклый, высохший, унылый.

Сколько же их здесь?!

– Самураи, – гудит Таро басом. – Ронины, небось? Безхозное отребье?

Шайка хохочет.

– Целых два самурая? О, будда, смилуйся над нами! Это же армия! А слуги? Я весь дрожу от страха! Мальчишка, гнусный каонай, обезьяна…

– Обезьяна? – скрипит Фудо. – Ты говоришь о себе?

Лучше б он молчал.