— Я сейчас позвоню Джо.

— Что толку! — Но Джамал произнес это так тихо, что Мария не услышала.

— Не отвечает. — Она отложила телефон и посмотрела на Джамала: — У тебя что-то произошло?

Сай… Он лежал и не двигался…

— Послушай, — голос Джамала звучал умоляюще, — я ведь тебе рассказал, что ты хотела знать. Мне нужны деньги… прямо сейчас.

— В чем дело?

— Просто я… — Он, казалось, был готов сорваться с места, закричать, разрыдаться. — Нужно мне очень…

Мария вздохнула:

— Ладно. Я могу разрешить выплатить тебе тысячу фунтов. Но сначала нужно какое-то время, чтобы проверить в твоем рассказе некоторые факты.

Джамал от отчаяния стукнул кулаком по столу:

— Мне очень нужны деньги. Я должен исчезнуть, как ты не понимаешь!..

Марии этого совсем не хотелось.

— Погоди, — сказала она, — я должна сделать пару звонков. Иди возьми себе колу или еще что-нибудь.

Джамал обреченно вздохнул, но поняв, что больше ничего не добьется, побрел к бару.

— Кое-что прояснилось, — сказала Мария и сунула телефон в сумку. Перед ней лежала открытая записная книжка, исписанная торопливыми каракулями.

Она переговорила с несколькими корреспондентами своей газеты, пытаясь свести воедино факты в связи с исчезновением Колина Хантли.

Он уехал неделю назад, во вторник, а женщине, которая убирает у него в доме, сказал, что домой вернется поздно, может быть, даже переночует в другом месте. После смерти жены он жил один. Его единственная дочь живет в Ньюкасле, а он — в поселке Уонсбек-Мур.

Коллеги по работе говорили, что задолго до исчезновения он был рассеян и сильно нервничал. Один даже сказал: «Будто готовился к чему-то очень важному».

На вторник Хантли отпросился с работы, поэтому в тот день никто его не хватился. Но когда он не пришел к дочери, с которой договаривался в среду поужинать, она позвонила в полицию.

— Видеокамеры на вокзале здесь, в Ньюкасле, зафиксировали, что он садится в лондонский поезд, — сказала Мария Джамалу. — Такая же видеокамера на вокзале Кингс-Кросс зафиксировала, что он с этого поезда сходит. Так что по месту и датам твой рассказ, похоже, подтверждается.

— Значит, я получу свои деньги?

— Давай-ка начистоту.

Дочери Колин Хантли не звонил. Полиция допросила его друзей и коллег по работе и исключила их из списков подозреваемых. «Официально расследование продолжается, — сказал Марии один из тех, кому она звонила, — но если в ближайшее время не всплывут какие-то новые факты, его, скорее всего, закроют».

— Ты должен обо всем рассказать полиции. Ты свидетель.

Джамал побелел, его начало трясти:

— Какая полиция! Джо мне обещал! Я рассказал все тебе, поэтому с ними мне не о чем говорить. Я просто хочу получить свои деньги.

Мария вздохнула. Нет, она не может позволить, чтобы он взял и исчез. Он сейчас единственный источник важнейшей информации. Нужно еще до конца проверить факты, защитить материал от конкурентов. Нет, она не может его отпустить. Надо что-то придумать, как-то его уговорить.

Она посмотрела на часы: Шарки скоро подъедет. Он сумеет придать всему этому делу юридическое обоснование, у нее появится дополнительное время. А пока ни в коем случае нельзя отпускать Джамала, он должен везде с ней ходить.

Она подняла на него глаза и улыбнулась, запихивая в сумку блокнот и ручку. Он не улыбнулся в ответ, в глазах застыли тревога и страх.

— Знаешь, деньги привезет человек по фамилии Шарки, но он приедет только поздно вечером. До его приезда мне необходимо решить кое-какие вопросы. Пойдешь со мной?

— Чё делать-то? — спросил он подозрительно.

— У Колина Хантли есть дочь. Она живет недалеко отсюда. Мне нужно с ней побеседовать. Почему бы не пойти к ней вместе? Я скажу, что ты стажер или мой помощник. В общем, что-нибудь придумаю.

Джамал хмыкнул, но Мария заметила, как он гордо развернул плечи.

— Лады.

— Что тут может быть плохого, правда? — Мария продолжала улыбаться.

Они вышли из кафе в сторону остановки такси. Навстречу валила толпа, мечтавшая увидеть на экране очередную голливудскую байку.

Донован в упор смотрел на Отца Джека, стараясь не обращать внимания на отморозков с битами на изготовку.

Не получилось.

Он с усилием заставил свой голос звучать спокойно и ровно:

— Какую же ты нам предлагаешь сделку?

Отец Джек посмотрел на диск.

— Вот это, — он сейчас явно получал удовольствие, хотя было очевидно, что боль становится почти нестерпимой, — я вам отдам за пятьдесят тысяч фунтов. Не будем мелочиться. И за мальчишку-полукровку.

Последние слова он выплюнул с гневом и яростью.

— Интересное предложение, Джек. Только вот цену ты заломил слишком высокую. Между прочим, когда я видел Джамала в последний раз, он был с тобой. Кстати, как там твоя рана? — Несмотря на серьезность положения, Донован улыбнулся. — Пришлось, наверное, подгузник нацепить? Надо же, я и не знал, что выпускают такие размеры.

Джек снова покрылся испариной. Дыхание затруднилось, взгляд потемнел еще больше.

— Можешь сколько угодно насмехаться, но ты скоро, очень скоро поплатишься. Меня утешает, что твои раны будут куда глубже и страшнее моих.

— Утешайся и получай удовольствие, где только сможешь, — сказала Пета зло и бесстрашно, — потому что твоему мерзкому бизнесу пришел конец.

Отец Джек выдавил очередную вымученную улыбку:

— Ой-ой, какие мы страшные!.. Ваша аппаратура вдребезги разбита…

— Полагаешь, мы не подстраховались? — перебил его Амар.

— И не предусмотрели подобное развитие событий? — закончила Пета, уперев руки в бедра.

Донован поразился ее хладнокровию. Сам он был серьезно напуган.

Джек махнул рукой:

— Вы не представляете, какие у меня друзья и связи…

— Информация о тебе передана в одну центральную газету. У нас достаточно серьезных улик, чтобы упрятать тебя за решетку. И никто из друзей-товарищей тут тебе не поможет — они пойдут как твои сообщники. Готовься, Джек, скоро ты прославишься на всю страну.

Джек дышал громко и с надрывом, лицо покраснело так, словно его поджаривали в духовке. Он готов был вот-вот взорваться, но каждое слово давалось ему с трудом:

— Этот диск… Он ведь вам все еще нужен… Сторгуемся. Отдайте мне то, что у вас есть. Тогда выйдете отсюда… целыми и невредимыми.

— Что ты мелешь! — сказал Донован с бесстрашием, которого совсем не ощущал. — Кто ж тебе поверит!