Просунув ножницы под крышку внутреннего ящика, он решил, что сделает то, что требуется, и исчезнет. Если повезет, то Эви никогда не узнает о роде его занятий. Она всегда будет считать его дилетантом, бесцельно растрачивающим свои силы, которого она перевоспитала, направив его энергию на пользу дела.

Эви была бы в восторге, появись у нее возможность его перевоспитать. При такой мысли на губах его появилась улыбка. Крышка внутреннего ящика начала поддаваться. И тут он услышал, как в спальне открылась дверь. Он бросил ножницы и оглянулся.

Эвелина остановилась в дверном проеме. Блестящие черные кудряшки каскадом падали на обнаженные белые плечи.

— Позвольте полюбопытствовать, — холодно произнесла она, — что вы здесь делаете?

— Я… я зашел, чтобы извиниться.

Эви взглянула на Джастина с явным недоверием. Очевидно, у нее уже сложилось определенное мнение относительно его способности искренне раскаиваться, и его извинение не укладывалось в такую схему. Не очень лестное мнение.

Он поискал еще какое-нибудь оправдание своему присутствию и, обойдя ящик, заслонил его собственной фигурой от ее глаз. Ему показалось, что она пока не поняла, чем он здесь занимался. Если бы мог, он сказал бы ей правду, но тайна принадлежала не ему, поэтому он не мог.

— Видимо, старину Блумфилда вы не догнали? — спросил он.

Она насторожилась. Гладкая поверхность кожи, которую оставляло открытой платье, порозовела.

— Мне не пришлось догонять его, — разъяснила она. — Он еще не успел уйти.

— Что? — воскликнул Джастин. — Неужели он все еще валяет дурака у двери?

Она прищурила свои прекрасные темные глаза. Зачем бы ей теперь жертвовать собственным зрением в угоду тщеславию? К тому же не было никакого резона кому-нибудь, кроме него, знать, что их подлинный цвет — глубокий и чистый янтарь. Как оникс с золотистыми вкраплениями или как тигровый глаз. Но он вдруг заметил, что «тигровые глаза» полны слез.

— Эви, — пробормотал он, — прости меня. Прошу тебя, не плачь.

— Я и не плачу, — ответила она, сердито смахивая слезинку. — Зачем мне плакать? Просто потому, что какой-то завзятый бабник…

— Боже милосердный! Только не начинай снова, — взмолился он.

—…какой-то завзятый бабник, — повторила она, подчеркивая каждое слово, — считает выбор другим мужчиной одной женщины смешным и абсурдным?

— Вы неправильно поняли меня… — начал он. Потом до него дошел смысл ее слов. — Выбор другим мужчиной? Что вы имеете в виду под словом «выбор»?

— Вы знаете, Джастин, — уточнила Эвелина, уперев в бока руки, отчего они моментально исчезли в складках бархатной юбки, — что не каждый мужчина идет на поводу у своих низменных инстинктов.

Она продолжала бичевать его, твердо решив заставить почувствовать себя пустым и поверхностным, как он заставил ее почувствовать себя нежеланной и непривлекательной.

— Некоторые мужчины находят привлекательным живой, пытливый ум. — Черт бы побрал дрожь в голосе! — А компетентность в женщине ценят выше, чем большую грудь. — Она бросила взгляд на грудь весьма скромных размеров, которую Мэри безжалостно подтянула вверх с помощью корсета, чтобы создать впечатление большого объема.

— Эви…

— Некоторым мужчинам не требуется иметь перед глазами смазливую мордашку, чтобы поцеловать…

Он схватил ее за руки и притянул к себе.

— Он целовал тебя? Снова?

Она тряхнула головой:

— Неужели трудно поверить, что кому-то захочется поцеловать меня? Вы же целовали.

Она бросала ему обвинения, будто хотела пристыдить за желание поцеловать ее. Как будто…

Потом наконец он понял.

Быть того не может. Не могла же она не знать. Не могла не увидеть. Он схватил ее за запястья, развернул спиной к себе и окинул взглядом комнату в поисках зеркала. Он заметил его в углу — маленькое и неприметное.

Сбросив висевшие на нем предметы одежды, он поставил Эвелину перед зеркалом.

— Что, черт возьми, вы себе…

— Молчи, — приказал он и развернул ее лицом к зеркалу. Она взглянула в зеркало и отвела глаза, как от чего-то враждебного и даже угрожающего.

— Что, черт возьми, вы делаете? — сердито спросила она, когда он не позволил ей отвернуться и удержал, крепко прижав к себе ее спину.

— Смотри.

— Я не желаю играть в ваши игры, Джастин, — с раздражением пробормотала она. Но он заметил, что ее взгляд мало-помалу вновь вернулся к отражению в зеркале.

— Смотри, — настойчиво повторил он.

Она сердито взглянула на него, потом с вызовом уставилась в зеркало, потому что была женщиной храброй, потому что ей было нечего стыдиться и потому что такой женщине, как она, которая доказала свою компетентность во множестве областей, есть чем гордиться, кроме привлекательной внешности.

Он стоял позади, возвышаясь над ней, и наблюдал, как она разглядывает свое отражение. Она стояла как солдат по стойке «смирно», и никаких признаков того, что ей постепенно что-то начинает открываться, не было заметно. Никаких.

— Может быть, хватит? — хрипло спросила она, подняв на него темные глаза. — Ты доволен?

Она снова чуть не плакала. Он чувствовал близкие слезы в ее голосе. Но сейчас они не вызывали в нем приступа самобичевания, а воздействовали на него совсем по-другому.

— Что ты видишь? — тихо спросил он.

Она обладала маленьким ростом. Но он при общем взгляде забывался, потому что, кроме роста, не было в ней ничего маленького или слабенького. Он наклонился к ее уху, вдохнул ее аромат и прошептал:

— Ну же, Эви. Скажи мне. Что ты видишь?

Он почувствовал, как она вздрогнула. На мгновение ему показалось, что она откажется отвечать, но потом он Услышал, как она с вызовом сказала:

— Я вижу женщину, которая выглядит как девчонка.

— Моложавую женщину, — поправил он. — Что еще?

— Маленькую.

— Миниатюрную.

Она неодобрительно нахмурила брови. Он не мог бы с Уверенностью сказать, относилось ли неодобрение к нему, к его словам или к тому, что он осмелился ее исправить.

— Тощую, — заявила она.

— Изящную, — прошептал он, прикоснувшись губами к мочке ее уха.

Она еле слышно вздохнула, но он услышал. Наклонившись еще ниже, он прикоснулся губами к ее шее — там, где курчавились легкие, как пух, волосинки.

— Костлявую. Жилистую. — У нее перехватило дыхание, она явно была в замешательстве.

У него тоже прерывалось дыхание, и он тоже пребывал в замешательстве. От ее аромата у него кружилась голова.