В воскресенье вернется со своей войны мой мальчик. Разумеется, я ему ничего об этом не скажу, он далек от восприятия подлинных военных бедствий. Ральф приедет оттуда, где поддерживается мир.

Я вытираю пыль в его комнате и ставлю в вазу букет гладиолусов. Во время уборки натыкаюсь на книги, названия которых приводят меня в ужас: «В ущельях Балкан», «От Багдада до Стамбула», «Сквозь дикий Курдистан». Я заберу их в свой «Военный музей», где также буду протирать их от пыли. Там уже находятся книги Карла Мая,[38]соседствуя с письмами Вальтера Пуша и дневником вестфальца.

Я уже пережила Рождество и Новый год в России, теперь вступаю в весну. Мне интересно, какая она, эта русская весна. Надеюсь, что отец опишет мне ее. Во всяком случае, именно весной 1942 года должна была зародиться моя жизнь. Вегенер сообщает мне по телефону такую цифру: в Германии живут около двух миллионов людей, родившихся в войну, которые никогда не видели своих отцов. После зачатия своих детей будущие отцы отправлялись на фронт и погибали смертью героев. Два миллиона вопросов. Я спрашиваю Вегенера, откуда он взял эти цифры? Приблизительный подсчет, говорит он. Родившихся в войну детей он сопоставил с общим количеством солдат за вычетом погибших… Но все это приблизительно.

Мне вдруг приходит в голову такая мысль: отец и мать никогда вместе не отмечали Рождество, также как Пасху и Троицу, впрочем, как и свои дни рождения. Была лишь их свадьба для того, чтобы я появилась на этом свете.

Мой дорогой брат Роберт!

Надеюсь, ты в добром здравии пережил эту ужасную зиму. У нас тоже лежал метровый слой снега. Мороз был таким лютым, что дети неделями могли кататься на коньках по реке Прегель, на пруду у замка и на верхнем пруду.

Бернд служит по финансовой части под Парижем. Вероятно, летом я поеду к нему с детьми. Во Франции сейчас безопаснее, чем в рейхе. Представь себе, у нас недавно была воздушная тревога. Русские осмелились долететь до самого Кенигсберга, преодолев огромное расстояние. Но ущерб был небольшой. Когда начнется весна, война получит свое счастливое завершение, все на это надеются. Бернд тоже сообщает мне в своих письмах о том, что предстоят большие дела.

От Дорхен я услышала, что ты собираешься жениться. Это радостное известие, хотя и в грустную пору. Напиши мне, не затягивая, когда у вас все определится, и я приеду со своими детьми в Подванген. Бернду, скорее всего, не удастся вырваться. Если ты захочешь, то мои дети будут на свадьбе разбрасывать цветы. Твою невесту я знаю хорошо. Она на восемь лет моложе меня. Когда она родилась, я ходила с нашей мамой к ним, чтобы взглянуть на маленькую Эрику. Я подарила ей тогда морковку из нашего огорода. Позднее я возила ее в детской коляске на прогулку.

В настоящий момент действует запрет на отправку посылок, потому что нет возможности доставлять их в Россию из-за зимней непогоды. Когда запрет будет снят, я пришлю тебе кенигсбергских пряников. Они все еще выпускаются, хотя достать их можно, только имея связи. Мы называем их «товарами из-под полы». На вашу свадьбу я привезу несколько бутылок вина, которые Бернд прислал мне из Франции.

Привет из Кёнигсберга, твоя Ингеборг

Когда мы зашли в лес, то услышали одиночные ружейные выстрелы. Оказалось, что это вестфальские пехотинцы вели группу пленных русских. Подойдя к ним, мы увидели, как один из русских без сил опустился на землю. К нему тотчас же направился вестфалец, наставил ружье и уже собирался застрелить несчастного. Наш лейтенант бросился туда, рванул на себя ружье и стал отчитывать солдата за то, что поступает так бессердечно, а ведь с ним может случиться то же самое, если он попадет в плен, и его будут конвоировать русские… Солдат ответил, что у него имеется приказ расстреливать тех, кто обессилел. С большим трудом лейтенанту удалось все же спасти жизнь этому русскому. После того, как мы вновь отправились в путь, то услышали, как вдали опять стали звучать выстрелы. Прямо на дороге мы обнаружили около десятка расстрелянных русских.

Дневник вестфальца, 1812 год

Никто не знает, как это произошло. Внезапно они оказались последними. Между ними и противником оставались лишь два километра заснеженной местности. Порывы ветра доносили до них звуки моторов и крики людей, время от времени в небо взмывали трассирующие пули, освещали заснеженное поле и падали по замысловатой дуге в лес. Они оборудовали в снегу три пулеметных гнезда, между ними вырыли углубления, в которых разместились по двое.

Температура упала до минус двадцати пяти градусов.

— До рассвета они не появятся, — сказал Годевинд и предложил укрыть винтовки под шинели, чтобы те не замерзли.

Было без пятнадцати шесть. Луна со своим наполовину видимым диском уходила за кромку деревьев. На севере, где-то вдали бушевал огонь.

— Там сейчас можно постоять и погреть руки, — подумал Роберт Розен.

Их снежная нора была насквозь пропитана запахом дыма, это Годевинд курил одну сигарету за другой.

На позицию принесли термос с чаем.

— Русские дают своим солдатам водку, а нам доставляют чуть теплый чай, — пробурчал себе под нос Годевинд.

В шесть часов тридцать минут луна скрылась, и стало темно.

— Как только кто-то побежит к тебе по снегу, отбрось мысль, что это может быть человек, — продолжал бормотать Годевинд. — Это, возможно, отара овец, либо зайцы, или взбесивший буйвол с Дикого Запада — вот что ты должен воображать себе. Если начнешь думать о людях, то тебе крышка.

Фельдфебель обходил позицию с бутылкой шнапса в руках. Роберт Розен отказался от крепкого напитка, он не хотел, чтобы его стошнило прямо перед атакующим врагом.

— Кто заснет, тот замерзнет, — сказал Раймерс.

Лишь в Подвангене у них имелась возможность выспаться в свое удовольствие, не опасаясь замерзнуть. Там в коровнике была теплая духота, коровы шумно жевали свой корм, звенели цепями, в поилке журчала вода. Он много бы дал, чтобы отоспаться в коровнике у Розенов.

— Если ты его не убьешь, то он убьет тебя, — продолжал Годевинд разговор с самим собой.

Температура опустилась до минус двадцати восьми градусов, под утро всегда становится холоднее всего.

— Прежде чем они пойдут в атаку, их артиллерия подбросит нам пару гостинцев.

Годевинд был занят тем, что собирал выброшенные окурки и из них скручивал последнюю толстую цигарку. Он не прекратил этого делать даже тогда, когда первые снаряды полетели над их головами и накрыли деревню.

— Они думают, мы нежимся в кроватях. Кукиш с маслом! Мы лежим с винтовками в руках и поджидаем их, — Годевинд рассмеялся.

Некоторые хаты занялись огнем, вокруг них появился призрачный красноватый отблеск.

— Разве они не знают, что в деревне живут их соотечественники?

— Для них это ничего не значит, — объяснил Годевинд. — Им все равно, в кого они попадут: в нас, в своих людей или проделают дырку в снегу.