шли по дорожке к дому, и Ветка даже сквозь свою злость, даже если б очень хотела, не могла не оглядываться. Такой участок, наверно, и самому Мичурину не стыдно было бы показать. Все здесь росло, зеленело, тянулось по струнке, словно на параде. Среди этой образцовой жизни стоял дом. Весь крепкий, до последнего бревна. Такой еще лет сто простоит, не охнет. Стены матово отливали темно-коричневой масляной краской, а наличники были голубые. В этом диковатом сочетании тоже была какая-то своя особая добротность. Сверху шиферная крыша и кирпично-красная труба, из которой должна была выйти дымом стоящая в лесу береза с крестом…

В принципе здесь ничего плохого нет, что люди живут хорошо, — так объяснила себе Ветка. А сама не могла остановить злость. И мальчишке этому, браконьеру, нечего на нее смотреть столь выразительными глазами.

Между тем юный браконьер подвел ее к лавочке и довольно приветливо, хоть и не очень уклюже, предложил сесть. Лавочка, надо признать, было чудо как хороша. Ее обнимал огромный куст сирени. На таких лавочках особенно спокойно сидеть по вечерам, при закате солнца. А сейчас именно то самое время и наступало.

Из дому вышел браконьер-мужчина. Он внимательно посмотрел на Ветку… Он стоял. Что же оставалось сделать Ветке? Тоже пришлось встать. И, по-видимому, еще поздороваться.

Она молчала.

И браконьер не здоровался. Еле заметной быстрой гримасой изобразил на лице, что он, взрослый, недоволен девочкой Веткой. Потом спросил вполне нейтрально:

— Ты от Николая Васильича?

Ветка молчала, примериваясь, как бы начать разговор. Надо ли объяснять, что сердце ее скакало, мечтая прыгнуть в пятки.

— Ты из библиотеки?

— Я из леса!

— А?!

— Я видела, как вы разорили муравейник. И поэтому я пришла сюда!

Взрослый браконьер поднял брови и отступил на полшага. Как бы покачнулся. В первую минуту он… ну не то чтоб сильно струхнул, а все же был, так сказать, обеспокоен. Прикидывал: может, ему лучше сказать, что он ничего в своем поступке дурного не видит, и вообще он готов… Но быстро взял себя в руки. Подумаешь, преступление — принес из лесу три кило трухи, по которой ползают какие-то насекомые… Да пойдите-ка вон!

Ветка тоже заметила, что браконьер испугался. И ей бы использовать этот шанс для дальнейшего наступления. Однако… Ведь перед ней был все-таки взрослый. И еще другое, может быть даже более важное.

Великий шахматист прошлого Стейниц рассказывал, что ему частенько мешала побеждать полуразгромленного противника именно его «полуразгромленность». И подсознательно своими не самыми сильными ходами он как бы помогал противнику прийти в себя.

Стейниц говорил, что большому игроку надо выживать из себя это.

Может, игроку и действительно надо.

Но если присмотреться, есть в этом чувстве что-то по- настоящему интеллигентное, благородное. Хотя и в ущерб себе. Да что ж из того! Благородство на то и существует, чтобы не искать выгод.

Ветка, воспитанная в издревле существующем демократическом духе московских дворов, твердо знала, что драка только до первой крови и лежачего не бьют.

По наивности своей она приняла дрогнувшего браконьера за «лежачего». Ей бы развить успех, вывести его на чистую воду. А Ветка стала рассказывать ему, как муравьи полезны, сколько килограммов они разных гусениц съедают — такое, мол, и птицам не снилось. То есть Ветка «взывала к браконьерской совести»: вот она ему сейчас объяснит, а он скажет, что никогда больше в жизни не будет разорять муравейников и отдавать своим идиотским рыбкам муравьиные яйца.

При этом Ветка существенно привирала — во-первых, потому, что стремилась живописать как можно более разительную картину, а во-вторых, потому, что плохо слушала в свое время Жанну Николаевну.

Браконьер, видимо, почувствовал это. И Ветка поняла, что он это почувствовал… Эх, не туда куда-то она запоролась!

— Вот хорошо, что ты мне рассказала, — прервал он ее наконец дружеским и радостным голосом. — А то у меня жена их боится, говорит: они ползают… Теперь растолкую, какие они полезные. Как-нибудь перетерпит, верно?

Ветка смотрела на него непонимающими глазами.

— И насчет рыбок ты меня зря… подозреваешь. — Он улыбнулся. — Муравьи действительно твари очень хорошие. Разве я их стану так глупо губить! Ну-ка идем…

Он пошел по узенькой ровной дорожке между грядами. И Ветка невольно пошла за ним. На застекленной терраске с другой стороны дома стоял браконьер-мальчишка и в открытое окно с интересом следил за ними.

— Ты меня за кого принимаешь-то? За браконьера, что ли? — спросил браконьер с великой обиженностью. — Вот он, твой муравейник, никто его зорить не собирался. Я его только переселил!

И действительно. На аккуратно отведенном месте лежал небольшой муравьиный холмик — тот самый, бывший лесной. И даже очень ровненький. Как видно, браконьеры хотели, чтоб муравьи скорее прижились. А те бегали по хвоистой куче, пытаясь сообразить, что же произошло. Многие из них тащили в «зубах» продолговатые белые яички.

— Ну вот, видишь? — сказал браконьер даже как бы с некоторой гордостью.

— А зачем вы это сделали?

— Хм…

Тут браконьер тоже допустил ошибку. Ему показалось, что Ветка полностью покорена. И ему самым житейским образом захотелось похвалиться своей сметливостью.

— О переселении-то муравейников я еще по телевизору видел. В другие районы переселяют, даже в другие страны… Птицы, они тоже поедают насекомых — дай-дай! Я наблюдал. Но птицы только по сезону. Весной они птенцов кормят — стараются, это правильно. Но потом-то они уже нерадивые, а то и совсем в лес усвистели… сад без охраны… Другое дело эти. Всегда здесь. Всегда работают. Смотри, а? Двигаются! — Это он выговорил с каким-то особым восхищением и в то же время ненавистью. — Жрать охота. Им без конца жрать охота!

Была у него такая манера. Он уже не Ветке говорил, а словно самому себе. И жутковато ей сделалось. Нет, не по-настоящему, конечно, а все-таки жутковато.

И в то же время она смотрела на него с огромным изумлением, на этого действительно не браконьера?.. А кого же тогда? Ветка и слова такого не знала. Она хотела ему объяснить, что это же нехорошо. Ведь в лесу они для всех, для целого леса, а здесь, на участке, только для него одного, словно рабы в Риме. Неужели он этого не понимает — этой простой вещи?!

Но чуяла Ветка, что он не такой наивненький, что он всё понимает, только прикидывается. Но и она теперь не была такой наивненькой. И очень смутно подумалось ей, что, возможно, кое-кого надо лупить не до первой крови, а гораздо больше!

— Как же вам не стыдно наш лес грабить?

— «Наш, ваш»… — Голос